Дарю игру - [25]

Автор не может простить себе того, что до сего момента не ввел ее в состав действующих лиц своего повествования. И дело даже не в том, что Петр и Нателла уже не первый месяц знакомы, а в том, что ей суждено сыграть весьма важную роль в судьбе нашего героя, хотя, конечно, он и она пока того знать не могут. А начиналось все примерно так.

Эту девушку с филологического факультета Петр заметил давно, очень давно. Встречая ее на лестнице, в коридоре, в университетском саду, всегда останавливался и подолгу провожал взглядом. Потом стал провожать домой, стараясь оставаться незамеченным ею. Он уже наизусть знал, где, когда и в каких аудиториях у Нателлы лекции и семинарские занятия. Знал в лицо всех ее преподавателей и подруг.

Его друг Гия Абзианидзе стал замечать, что Петр часто бывает молчалив и задумчив, не сразу отвечает на вопросы. А когда внимательно присмотрелся и понял, в ком и в чем дело, удивился:

— Э-э-э, кацо, бедный кацо. Такой красивый и такой робкий. Ничего и никого не боялся, а тут с ног до головы испугался. Ну ладно, у меня есть ребята с филологического, хочешь познакомим?

— Не надо, не хочу. Обойдусь.

— Значит, не хочешь познакомиться с девушкой?

— Не твое дело… Очень хочу. Сегодня же познакомлюсь. Сам. Через десять минут у нее кончается лекция, пойду и познакомлюсь.

— Ну, дай бог тебе силы, сынок, — продолжал веселиться Гия, — Если голова закружится, позови на помощь, я отвезу тебя домой или «скорую» вызову.

Звонок. Первые группы студентов-филологов стали выходить из аудитории. «Все, — сказал себе Петр, — отступать дальше некуда. Сейчас или никогда».

— Простите, одну минуточку, — Петр не узнал своего голоса.

Нателла с удивлением обернулась:

— Вы меня?

— Да, вас, Нателла… то есть, девушка… Я хотел вас спросить…

Боже, он забыл, что собирался сказать. Все кончено, сейчас она усмехнется, а он больше никогда не осмелится к ней подойти.

— Так о чем вы хотели меня спросить?

— О чем хотел?.. Простите, я хотел вас спросить о том… что меня зовут Петр…

И ей стало просто жалко этого верзилу. Так он получил право носить ее портфель.

Прошло несколько дней, в один из которых Петр, как обычно, поджидал Нателлу после занятий. Они спустились в вестибюль и вышли в сад — знаменитый сад Тбилисского университета. Это был сад-гордость, сад-святыня. Здесь было не принято громко разговаривать, бегать, даже быстро ходить. Здесь каждый кустик, если не каждая травинка, были взлелеяны годами трудов, а каждый камень освящен памятью выдающихся деятелей грузинской науки. И как Петр мог забыть об этом? Видимо, совсем потерял голову. Или, может быть, он старался хоть как-то скрыть волнение, снять с себя это предательское напряжение, показаться непринужденным, легким. Иначе чем объяснить это странное предложение:

— Давайте сядем на травку, Нателла. Здесь тень, а кругом так жарко.

— Как сядем? Если кто-нибудь увидит, нас с вами исключат из университета.

Видимо, только после этих слов он опомнился. Но что теперь делать? Не отступать же! Оставалось лишь показать, что он ничего не боится. И никого. Даже самого ректора, грозного и всемогущего академика Кецховели.

Что ж, Нателле тоже не к лицу было бояться. И они уселись. Некоторое время молчали, видимо переводя дух от собственной смелости. И вдруг, скосив взгляд на Петра, Нателла увидела, что лицо его сделалось белей полотна. В каких-нибудь двадцати шагах от них стоял ректор.

Много лет руководил Николаи Николаевич Кецховели Тбилисским университетом. Блестящий ученый-ботаник, замечательный педагог, он был окружен атмосферой благоговейного почитания. О строгости его и бескомпромиссности передавались легенды — из уст в уста, из поколения в поколение. И очень мало кто знал о мягком и добром характере академика. Впрочем, он и сам не любил этого показывать.

Студента Мшвениерадзе академик Кецховели знал, так как сам немало интересовался спортом и к спортсменам относился с пристальным и строгим вниманием. Николай Николаевич рад был, что у этого парня нет никаких академических задолженностей, хотя знал, как ему нелегко, ведь часто приходится уезжать из Тбилиси. Он понимал, что Мшвениерадзе времени в этих разъездах даром не теряет, но на всякий случай однажды сказал ему:

— Если учеба начнет хромать, то придется тебе выбирать между поездками и учебой, помни это.

Тот разговор состоялся недели за две до описываемого эпизода — как раз после баскетбольного матча на первенство университета, где Петр выступал за команду своего факультета, а ректор, как всегда, болел за всех.

Петр искренне удивился, ведь повода для такого разговора не было. Он не знал, что особенно строг и придирчив Кецховели к своим любимцам.

И вот теперь студент Мшвениерадзе и студентка Гогуа сидели в университетском саду на траве. И надо ж было тому случиться, чтобы в этот момент в сад вошел сам ректор.

Кецховели, окруженный группой людей, видимо гостей университета, стоял в этот момент спиной к Петру и Нателле и что-то объяснял своим спутникам. Сделав широкий жест рукой, он повернулся и… осекся на полуслове. Некоторое время он смотрел прямо в глаза Петру. Петр не опускал глаз и не отводил их в сторону. Кецховели резко повернулся и как ни в чем не бывало продолжал свой рассказ, а потом увел группу из сада.