Дарвин и Гексли - [146]

Создается такое впечатление, что, чем сильней одолевали Гексли годы и усталость, тем ожесточенней он воевал. Во всяком случае, в это же время он вел яростные словесные бои против «Армии спасения». Какая-то дама собралась пожертвовать тысячу фунтов на осуществление программы генерала Бутса[254], изложенной в «Беспросветной Англии», но спохватилась и решила сначала узнать, как на это посмотрит Гексли. Гексли бросил взгляд на Армию спасения, потом на работу Бутса «Беспросветная Англия и выход из положения» и внезапно с содроганием убедился, что им открыто грозное национальное бедствие. Религиозное рвение в сочетании с культом Кибелы — скверная штука. Но во сто крат хуже религиозный фанатизм с военной организацией. Свои соображения он изложил на страницах «Таймс» в письмах, полных убедительных предостережений и ссылок на развращенность францисканцев и козни иезуитов.

На собственную роль в подобных схватках он склонен был смотреть не без сентиментальности.

«Может показаться, что выступать против „Армии спасения“ — значит пуститься на заведомо гиблое дело, — писал он своему сыну Леонарду, — но, если уж известный тебе старый пес во что-нибудь или в кого-нибудь запустит зубы, он челюстей не разожмет; такое у него всегда было правило, и менять его он не собирается. А тут самое главное — вцепиться мертвой хваткой…

Кстати, и „Таймс“ держится молодцом. Мир этот, в общем, не слишком приятное местечко, и все-таки в сокровенной глубине его, как проповедовал старик Карлейль, заложена правда, и она непременно выйдет наружу, надо только набраться терпения».

На этот раз предпринятая им кампания получилась и бесцветной и безуспешной. Письма, на первых порах яркие и живые, написанные в порыве обличительного азарта, скоро завязли в мелочной трясине голословных утверждений и опровержений. Несколько раз Гексли порывался под благовидным предлогом ретироваться, и, как назло, в утреннем выпуске непременно объявлялся новый противник. А тем временем «Армия спасения» благоденствовала как ни в чем не бывало, и генерал Бутс еще дожил до таких времен, что был официально приглашен на коронацию Эдуарда VII.

В литературном отношении статьи вроде «Агностицизма», «Агностицизма и христианства» по насыщенности, по блеску, по непреходящей злободневности уступают более ранним, не столь полемичным сочинениям, таким, как «Кусок мела» или «Гуманитарное образование».

Однако разрушение всегда выглядит эффектно, а войне с силами небесными — как бы небрежно и наспех она ни велась — всегда присуще нечто сатанински величественное. И потому оказалось, что Гексли — пожирателя епископов — знают больше, хоть, правда, читают меньше, чем Гексли — просветителя и сановника от науки.

Полемика, безусловно, — искусство в высшей степени тленное. Разногласия большею частью решает история, и так бесповоротно, что все споры начинают казаться не в меру затянутыми и склочными. Но бывает, что разногласия возникают вновь, и тогда в какой-то миг находится великий человек, чтобы их разъяснить, что, впрочем, не мешает потомкам пребывать все в тех же заблуждениях. Всякий полемист должен печься об истине и представлять себе не только за что, но и против чего он ратует. Но если вполне справедливым ему быть невозможно, то очень пристрастным он быть обязан. Обязан обладать терпеливо взлелеянным злорадством, видением, обостренным ненавистью, виртуозным мастерством обличения, живою способностью чувствовать остроту столкновения умов и характеров, обращающей полемику в драму. В споре интересней всего аргументация ad hominem[255], полемист-виртуоз имеет целью не истреблять, а, скорей наоборот, вызывать к жизни. Известны случаи, когда полемист одним уже накалом и красноречивостью своей ненависти обессмертил противника. Батлер сотворил себе Дарвина, какого ему было по плечу разоблачить и повергнуть ниц. Бывают, конечно, единицы вроде Берка, непревзойденные мастера, которые владеют не только литературными, но и интеллектуальными тонкостями своего ремесла и понимают противника так же глубоко, как ненавидят его, — эти будут отстаивать свое кровное с искусством и негодованием, достойными правого дела, которому они служат.

Гексли же недоставало и воображения, и восприимчивости к чужим суждениям. Он не настолько разбирался в людях, чтобы поддаться соблазну личных выпадов, и, уж во всяком случае, слишком чтил викторианские приличия, чтобы позволить себе безудержное злопыхательство. Он никогда не нападал на слабости — лишь на заблуждения; в этом смысле из всех его противников особняком стоит только Гладстон. Опять-таки в отношении религии и в других важных вопросах Гексли был часто свойствен негативный подход к предмету. Главное, он верил, что, если заставить всех всегда говорить правду, многие проблемы решатся сами собой. Что ж, спору нет, перемена была бы поразительная. Только, думается, едва ли настигнешь истину, гоняясь с полицейской дубинкой за заблуждением. Нужно гнаться за самою истиной.

И все же в лучшем, что им сделано, его отличает ясность мысли, логичность, широта познаний, живость, а часто и блеск ума. Он подмечал нелепость в самом ее корне, как в том случае, когда сказал, что учение Конта есть «католицизм