Дарий Великий заслуживает большего - [33]

– Мы победили.

– Хорошо. Получается, уже третий раз подряд?

– Да. Наш нападающий Гейб даже сделал хет-трик.

Бабушка восхищенно присвистнула, но продолжила читать.

– А ты? – посмотрела на меня бабуля. – Ты как сыграл?

Я пожал плечами.

– Мне мяч достался всего пару раз.

– Тебе стоит быть более напористым.

Примерно так же говорил мой старый тренер, когда я был ребенком и только начинал играть в соккер. Играй агрессивнее.

От тренера Бентли я таких слов не слышал.

И как раз это мне в ней и нравилось.

– А где Лале? – спросил я.

Бабушка вздохнула.

– Сидит в своей комнате. Весь вечер оттуда не выходит.

– А что так?

Бабуля сложила страницу, которую читала, и закрыла книгу.

– Она сегодня поругалась с одноклассником.

Во-первых, я никогда не складывал страницы – для этого есть закладки! – и на секунду у меня закрались сомнения: может, мы с бабулей вообще не родственники?

Во-вторых, Лале никогда не ругалась с одноклассниками. Ни единого разу. Вот почему я не поверил своим ушам. И спросил:

– Что? – А потом сказал: – Лале в жизни ни с кем не ругалась.

Бабуля кивнула.

– Она не захотела рассказывать нам, что случилось.

– И учительница толком от нее ничего не добилась, – добавила бабушка.

– Может, со мной она согласится поговорить, – сказал я.

Моя сестра не закрывала дверь в свою комнату – даже ночью оставляла приоткрытой.

Но не в этот раз.

Наверное, я всегда знал, что настанет день, когда Лале закроет перед нами дверь. Когда она станет слишком большой, чтобы ездить у меня на закорках или просить маму с папой подоткнуть ей на ночь одеяло.

Я постучал, но мне не ответили.

– Лале! Это я. Можно войти?

В ответ раздалось приглушенное:

– Если хочешь.

Я заглянул в комнату. Единственным источником света был ночник на прикроватной тумбочке: жутковатая лампа в виде карусели, которая начинала играть пугающую музыку, стоило нажать на кнопку.

Лале доставала эту штуковину только на Хэллоуин. Я притворялся, что мелодия пугает меня до чертиков, а Лале визжала от смеха, глядя, как я в панике прячусь под одеяло.

Сейчас она лежала в кровати: лицом к ночнику, спиной ко мне.

Я присел на краешек и посмеялся над собой, потому что обычно так делали мама с папой.

Стандартный Родительский Маневр Альфа.

– Не смейся, – сдавленным голосом попросила Лале.

– Я не над тобой. Просто мама с папой всегда так садятся, когда приходят со мной поговорить.

Лале ничего не ответила.

– Не хочешь рассказать, что случилось?

И снова тишина.

– А я рассказывал тебе, как однажды подрался в школе?

Эти слова заставили Лале отложить раскрытую книгу и повернуться.

– Ты – подрался?

– Да, с парнем по имени Вэнс Хендерсон. – Я сморщил нос. – Он вечно надо мной смеялся, что само по себе было плохо. Но в тот раз он начал передразнивать мамин акцент.

Лале нахмурилась.

– Именно. И тогда я влепил ему kotak.

– Kotak mekhai? Ba posta das? – хихикнула Лале.

Когда мы были в Иране, кто-то из наших двоюродных братьев научил Лале этой фразе. Она означала: «Влепить тебе затрещину? Чтоб уши отлетели?»

После нашего возвращения Лале завела привычку говорить эти слова всякий раз, когда кто-нибудь ее доставал. А потом стала использовать их, чтобы рассмешить людей. И наконец она ей наскучила.

Но я был рад, что воспоминание о kotak mekhai все еще возвращало улыбку на лицо Лале.

– Уши у него, конечно, остались на месте. И тем не менее.

Лале снова захихикала.

– Так ты расскажешь, что случилось в школе? Обещаю, я не стану тебя осуждать. Или злиться.

Несколько секунд Лале внимательно разглядывала свои руки, потом ее плечи чуть расслабились.

– Я никого не ударила. Даже затрещину не влепила.

Это была отличная новость, но вслух я ничего не сказал, потому что обещал не осуждать.

– Я просто сказала Мике заткнуться. А нам не разрешают так говорить. Мисс Хоун утверждает, что это плохое слово. Хотя я не понимаю почему.

Я кивнул и спросил:

– Так почему?

– Почему это плохое слово?

– Нет, почему ты сказала ему заткнуться?

– Он опять назвал меня Лолли. Повторял снова и снова. – Голос Лале становился все тише. – А потом сказал, что наша семья – террористы.

Я резко вздохнул.

Я почти привык к тому, что меня называют террористом.

Почти.

Но мысль о том, что моей сестре пришлось с этим столкнуться, выводила меня из себя.

Как и то, что люди, знавшие Лале и нашу семью, говорили подобные вещи.

– Мне очень жаль, Лале. Я знаю, как это больно. Мне тоже так говорили. И обзывали по-всякому. Ты рассказала мисс Хоун о случившемся?

Лале опустила голову.

– Она мне и слова сказать не дала. Выдала штрафную карточку!

Штрафными карточками называли маленькие бумажки, которые означали, что учитель разочарован твоим поведением.

Одна карточка – это еще ничего, а вот три карточки в неделю сулили встречу с директором.

Но в девять лет мне тоже казалось, что в мире нет ничего страшнее штрафных карточек.

– Это нечестно, – вздохнул я.

У Лале задрожала нижняя губа.

Я погладил ее по волосам. Когда Лале была маленькой, они были тонкими и легкими, как пух, но теперь стали больше похожими на мои: густыми и кудрявыми.

– А Мике мисс Хоун вообще ничего не сказала?

Лале помотала головой и вытерла слезы.

– Меня никто не стал слушать. Бабушки сказали, что я сильно их огорчила. А мама на работе.