Дарий Великий не в порядке - [15]

– Да. Все в порядке.

– Хорошо. – Папа взглянул на спящее лицо Лале, а потом на меня. – Спасибо, Дарий.

– Ну что ты.

На женщине, стоявшей перед нами в очереди к контрольно-пропускному пункту, были высокие военные ботинки на шнуровке. Кому в голову придет лететь в таких ботинках? Они были сделаны из черной кожи, носы укреплены стальными пластинами, а от лодыжек к худым коленям поднимались шнурки кислотно-зеленого цвета, которые оканчивались неоновыми кроличьими ушками.

Леди в Берцах была одета в свитер с символикой клуба «Сиэтл Сихокс» и шорты, что, как мне показалось, многое объясняло.

Ее ботинки были слишком велики для серых пластмассовых поддонов, поэтому Леди в Берцах поставила их на конвейерную ленту позади своего контейнера с жидкостями (строго меньше ста миллилитров), каждый пузырек в прозрачном пакетике, после чего прошла в рентгеновскую камеру.

Сотрудник контрольно-пропускного пункта у сканера зевнул и потянулся так сильно, что мне показалось, будто с его униформы вот-вот отлетят пуговицы. С другого конца очереди я почувствовал, что его дыхание пахнет кофе.

Он почесал нос и кивнул Леди в Берцах.

– Лале. – Я потряс лежавшие на моих локтях ножки, вверх и вниз. – Пора просыпаться.

– Я устала, – сказала Лале, но позволила спустить себя на землю. Она все еще была в пижамке, но при этом в крошечных белых теннисных кроссовках.

У моей сестренки были самые чистые кроссовки, которые можно встретить на восьмилетнем ребенке. Не представляю, как она умудрялась сохранять их первозданный вид.

– Поспим на борту. Но сначала надо пройти через сканер.

Я бросил сумку «Келлнер & Ньютон» на конвейерную ленту, проверил все карманы и стал ждать, пока пропустят Лале, чтобы пройти к сканеру вслед за ней.

Потом я встал, подняв руки над головой, и едва не произнес «Зарядись!», как в «Звездном пути».

Я чувствовал, что стою на платформе-транспортере, разве что на «Энтерпрайзе» никому не нужно было на три секунды поднимать руки над головой.

Потом меня пригласили на дополнительную проверку «методом случайной выборки», хотя в моей сумке не было ни капли жидкости, геля или аэрозоля.

– Куда направляетесь? – спросил меня офицер, дюжий парень с темными угловатыми бровями и круглым лицом. При этом он водил мне по рукам маленькой коричневой бумажкой.

– Э… В Йезд. Но летим мы в Тегеран. Просто мой дедушка живет в Йезде. – Офицер внимательно смотрел на меня, все еще держа мою ладонь в одной из своих одетых в голубую перчатку рук, что меня раздражало. – У него опухоль головного мозга.

– Жаль это слышать. – Аппарат пикнул. – Готово.

Он выбросил бумажный тампон и снова посмотрел на меня.

– Я и не знал, что люди вашей национальности тоже ставят эти точки.

– Э… Какие точки?

– Ну, эти. – Он прижал указательный палец ко лбу прямо между своими густыми бровями.

Я приложил палец к тому же месту у себя на лбу и нащупал подсохшие руины горы Олимп. Именно так я решил называть то, что осталось от моего прыща.

Гора Олимп – самый высокий горный пик на Марсе. Это вулкан примерно в двадцать пять километров высотой, и его площадь превышает площадь целого штата Орегон. Строго говоря, лучше было бы назвать горой Олимп прыщ в невыдавленном его состоянии, потому что рубец теперь больше походил на воронку, чем на горный пик, но чего от меня можно ожидать в три часа ночи.

– Ну. – У меня запылали уши. – Это был прыщ.

Офицер так расхохотался, что его лицо покраснело.

Я был глубоко смущен.

Сдвиг во времени

Тем утром мы перелетели из Портленда в Нью-Йорк. Пересадочный рейс до Дубая был только вечером.

Весь перелет до аэропорта имени Дж. Ф. Кеннеди я проспал, прислонившись головой к окну и упершись коленями в переднее сиденье. Из-за того, что Нью-Йорк по времени на три часа опережает Портленд, когда мы приземлились, уже прошло время обеда. Мы перехватили что-то в фуд-корте (я съел салат, чтобы порадовать папу, который с явным неудовольствием отнесся к тому, что я доел на завтрак остатки холодной пиццы), а потом Лале помогла нам потратить все бесконечное время в транзитной зоне, заходя в каждый магазин, попадавшийся на пути в терминале 4.

Перелет до Дубая длился четырнадцать часов, и мы пересекли еще восемь часовых поясов. Я глаз не сомкнул. Лале выпросила упаковку кислых конфеток «Соур Пэтч Кидс», пока бродила по терминалу, и сахар в комбинации с нарушенным чувством времени породил взрывоопасный эффект.

Она повернулась, просунула лицо между своим и папиным креслом и начала засыпать маму вопросами об Иране, Йезде, Маму и Бабу. А где мы будем спать? А что мы будем делать? А что мы будем есть? А когда приедем? А кто нас встретит в аэропорту?

У меня в солнечном сплетении начал формироваться узел.

Эти вопросы нервировали меня, потому что по-настоящему важное Лале не интересовало.

Что, если нас не впустят в страну?

Что, если на таможне возникнут сложности?

Что, если там все окажется чуждым?

Что, если мы никому не понравимся?

В конечном счете Лале вымоталась в районе полуночи по портлендскому времени, хотя я понятия не имел, сколько было времени по местному и вообще в каком мы часовом поясе. Она отвернулась от нас, прислонилась к папиному плечу и заснула.