Дар шаха - [59]

Хаджи-Сораб жаловался охотно и подробно, не каждый день ему попадались такие терпеливые уши.

– А жандармы-то почему повсюду, уважаемый?

– Хотят силой заставить нас торговать. Да только если сердце биться не хочет, его не заставишь. Закроем базар, закроем. Конец Тегерану! За нас все имамы, потому что Базар с улемой – как тело с душой. Жандармы арестовали почтенного торговца, который всегда щедро жертвовал на постройку мечетей и на ремонт рынка. Да поможет Аллах несчастному и всем нам.

– А за что его арестовали?

– Ни за что. Все поклеп и ложь. Разве станет такой почтенный человек делать что-нибудь неугодное Аллаху? Но судья ведь не ищет истину, судья слушает только то, что ему велит шейтан а-бозорг, пусть Аллах накажет его за все беззакония. Приговорил несчастного к битью по пяткам, да смилостивится над невинным Аллах!

Воронин допил чай, поставил стакан.

– Хаджи-Сораб, сколько я вам должен?

– Нисколько, для меня одно удовольствие угостить такого уважаемого человека, как вы, дженаб а-доктор!

– Мерси, хаджи-Сораб, я очень тронут. Позвольте и мне отдарить вас за щедрость.

Прожив в Персии больше трех лет, Воронин знал, что оставаться уважаемым человеком можно, только отвечая на чужую щедрость еще большей собственной. Он выложил на прилавок мятую, растрепанную, уже напоминающую тряпочку банкноту. На пороге спросил:

– А как я пройду к лавке Наиба Мансура?

– Да зачем вам Наиб Мансур? Огаи-Мансур вам уже ничем не поможет, он уже сам себе помочь не в силах.

– Так это Наиба Мансура пришли арестовать?

– Его, его, – вздохнул хаджи-Сораб. – Возвели напраслину на богобоязненного правоверного – якобы он продавал оружие бандитам и мятежникам. У бандитов и мятежников своих ружей полно. Огаи-Мансур приличным людям продавал, чтобы им было чем от бандитов и мятежников защищаться.

Не дослушав, Александр бросился туда, куда текла толпа. Однажды он видел, как на главной площади наказывали битьем по пяткам: несчастного привязали к скамье, а потом палач со свистом и отмахом бил по ступням камышовой тростью. После нескольких ударов можно было на всю жизнь остаться инвалидом. Потеряна надежда, что Мансур скажет правду. Теперь несчастный не решится признаться, что метелочку продал, не то что берданку.

Толпа вынесла Александра к лавке оружейника. Ясно, он опоздал. Четверо жандармов уже выводили из дверей толстого торговца в длинном кафтане и феске. Руки посеревшего от страха Наиба были связаны за спиной, а сам он во весь голос молился. Собравшиеся вокруг глухо ворчали, раздавались отдельные возмущенные крики. Перед вооруженными жандармами любопытные расступались неохотно.

Что теперь делать? Как заставить торговца сказать о том, за что его собираются наказывать? Оставался один способ.

Воронин повернулся и, энергично работая локтями, принялся прокладывать себе дорогу к выходу. Покинул рынок и почти бегом помчался к Голестану.

Наверное, стража и приближенные султана решили, что лейб-медику стало известно о серьезном недомогании их повелителя, когда Воронин в неурочный час появился во дворце и потребовал аудиенции у его императорского величества. Поскольку доктор наотрез отказался сообщить, в чем дело, дежурный шах-заде был вынужден доложить Ахмад-шаху о внезапном прибытии лекаря.

Султан принял Воронина в маленьком кабинете, отделанном мозаиками и изразцами. Двадцатидвухлетний, толстый, с гладковыбритым лицом, в длинном халате, без ливня алмазов и блеска бесчисленных орденов, Ахмад-шах выглядел упитанным, несоразмерно большим и обиженным мальчиком.

– Я как раз собирался послать за вами, доктор. Что-то не в порядке с моими анализами, да? Я так и знал. Я недаром так ужасно себя чувствовал! Это сердце, правда? Или все-таки печень?

– Ваше императорское величество, именно потому, что я знал, что вы волнуетесь, я хотел как можно быстрее сообщить, что все ваши анализы в норме. Вам не нужен никакой врач, уверяю вас. – Если честно, здоровье шаха никуда не годилось, но медицина была бессильна ему помочь, а сейчас следовало заставить ипохондрика сосредоточиться на событиях более опасных для него, чем хвори. – Сир, я только что был на Большом базаре. Город кипит.

– О каком здоровье вы говорите, доктор, – шах обиделся, – я едва жив. Артрит полностью замучил, а теперь еще и в боку колет. Вот тут.

– Немедленно прикажу аптекарю приготовить болеутоляющее. Но позвольте сообщить мои новости, они не терпят отлагательства. Торговца оружием Наиба Мансура приговорили к битью по пяткам, и приговор возмутил город. Ради общественного спокойствия умоляю вас проявить милосердие.

Александр поставил себе за правило никогда ни о чем не просить своего августейшего пациента, но в данном случае черт с ней, с этой щепетильностью. В конце концов, судя по настроению толпы, помилование торговца для самого шаха полезнее не меньше, чем для Наиба.

– Разве это несправедливый приговор? Почему я должен вмешиваться?

Шах говорил со своим русским врачом по-английски, и европейский язык невольно заставлял его быть европейским джентльменом, а не восточным самодержцем.

Воронин склонил голову.

– Молю вас не о справедливости, а о милосердии, которое выше справедливости. А в этом случае оно оказалось бы и дальновиднее. Город на грани восстания. Клирики поддерживают базар. Ваше великодушное помилование одного из самых влиятельных торговцев утихомирит народ.