Дар шаха - [27]

Более общительного человека я не встречал. Она постоянно получала сообщения, немедленно их проверяла и тут же отвечала всем. Иногда болтала по телефону, часто по-персидски. Ее мелодичный фарси очаровывал. Мне нравилось, что она персиянка, это давало ощущение связи с моими предками. Все они любили Иран, и для меня Самира была ниточкой к этой стране. Она любила слушать мои семейные истории, и я охотно рассказывал ей все, что знал.

Чаще всего я говорил о прадеде Александре. Как-то даже достал его фотографию. Мне было приятно, когда Самира сделала вид, что не может поверить, что это не я. Она с интересом слушала и о деде Михаиле, о том, как в конце 1960-х дед бросил «Свободу» и вернулся в Иран. Ему предложили завидный пост главного редактора англоязычной тегеранской газеты «Tehran Journal». Но долго дед не продержался: на «Свободе» он боролся с советской цензурой и затыканием ртов, а заведуя главным органом англоязычной печати в Иране, быстро обнаружил, что теперь ему самому диктовали, о чем и что писать, а о чем помалкивать. Через год разочарованный Михаил Александрович вернулся в Мюнхен на прежнюю службу. Но в тот прожитый в Тегеране год мой отец навсегда заразился любовью к этой стране, к ее пустыням, горам, звукам, запахам, к обильной и вкусной трапезе, но главное – к ее людям, способным зарезать овцу ради случайного прохожего, к вкрадчивой вежливости персов, к их уважению к старшим, к своей истории.

Моих русских предков роднил с иранцами мучительный комплекс – они осознавали величие культуры, которой наследовали, и с горечью переживали несоразмерное ей скромное место наших народов в современном мировом раскладе.

Вечерами я исправно служил Самире чичероне на бесконечных светских мероприятиях. Она постоянно тянула меня то на выставку, то на филантропический вечер, то на концерт. Иранцев в Лос-Анджелесе было множество, все они были люди общительные, богатые, образованные, хлебосольные, любящие шум, тусовку, а больше всего – пустить пыль в глаза. В те редкие дни, когда в городе не отмечали американские или иранские праздники, не собирались на какое-то семейное торжество, не шли на вернисаж или на премьеру нового фильма и ни в одном клубе не танцевали и не пели, мы посещали винодельни. Неутомимость Самиры заставляла подозревать, что в каждом атоме ее тела имелся добавочный электрон.

По утрам я по-прежнему урывал время для велосипедных прогонов. Теперь они стали просто необходимы: моя персиянка любила и умела готовить, и у меня не всегда хватало силы воли удержаться от баранины, тушенной с баклажанами, утки в гранатовом соусе или пилава с кислыми вишнями. У нее вообще было много традиционных женских добродетелей, которые радовали меня тем больше, чем меньше я ожидал встретить их в современной женщине. Персидская царевна оказалась заботливой, щедрой и покладистой. Впрочем, на этой стадии отношений такое случается даже с самыми прогрессивными девушками.

И все же не настолько я был ею очарован, чтобы не замечать, что она неумело, но упорно что-то искала в моем доме. Шарила по шкафам и ящикам, пыталась заглянуть в лэптоп, прислушивалась к моим телефонным разговорам. Но у нее были удивительно соблазнительные ямочки в углах пухлых губ. Один взгляд на эти ямочки – и вся моя осторожность куда-то улетучивалась.

Иногда я скучал по покою, одиночеству и хорошей музыке, к которой еще в детстве пристрастился благодаря Виктору. Но через пару-тройку дней мне снова не хватало этой девушки, похожей на очаровательного, непослушного и неугомонного щенка.

Между работой и Самирой не оставалось времени ни для друзей, ни для матери. Поэтому когда в один прекрасный день раздался звонок и Патрик попросил о встрече, я был уверен, что он явился напомнить мне о сыновнем долге. К Патрику у меня было сложное отношение: с одной стороны, этот маленький чудаковатый тип имел наглость претендовать на место моего отца. С другой, он заботился о моей матери, любил ее, окружал трогательными знаками внимания. Это меня особенно устраивало, поскольку я сам редко урывал для нее время, хотя мы и жили в одном городе. Но если мне трудно было высвободить время для родной матери, то уж для Патрика и подавно не было ни минуты. Тем не менее он так настаивал, что пришлось уступить.

Патрик явился с бутылкой Pessac Leognan Chateau Haute-Brion 2010 года. Гостю с такой бутылкой у меня всегда гарантирован радушный прием. Признаться, я ожидал чего угодно, но прямое предложение продать ему семейный газырь застало меня врасплох.

– Патрик, с какой стати? И при чем здесь вы? Тоже решили попытать счастья с шахскими сокровищами?

– Алекс, я буду с вами предельно откровенен. Ко мне обратился покупатель, который коллекционирует предметы, связанные с династией Пехлеви. Не исключаю, что это кто-то из семьи шаха. Мне предложили очень, очень хорошую цену, бесконечно превышающую реальную стоимость этой побрякушки. А у вас, как я понимаю, из-за этого газыря одни неприятности.

– Откуда вы знаете?

– Я же был у Светланы в тот день, когда у нее взломали стол и украли письма. Она рассказала, что вас тоже ограбили, и о газыре, разумеется, упомянула.