«Дар особенный»: художественный перевод в истории русской культуры - [74]

             Так метко отражен в картине этой бледной

             Ты, сам бледный, странник бедный,

             И высоко в листве заплакали, так жалки,

             Всех твоих надежд русалки!

(с. 54)

Поздний перевод этого стихотворения, более рассудочный, более точный, показателен и в ином плане: внимательное отношение к оригиналу нередко было формальным. Пытаясь воспроизвести во 2-й строке 2-й строфы внутреннюю рифму, тем более что она представляет собой эхо рифмы предыдущей строки («Combien, ô voyageur, ce paysage blême / Те mira blême toi-même»), Сологуб прибегает к явно неудачной и даже слегка комичной грамматической рифме. Как и в 1-й строфе, где Сологуб сохранил теперь «настоящие» ветки, не слишком удачно, впрочем, их назвав, он попытался ценой очевидных утрат передать особенности подлинника, не нашедшие отражения ни в одной из трех ранних редакций. Перевод этого верленовского стихотворения являет также пример того, что поздний Сологуб не только в большей степени, чем ранее, стремился к вербальной и формальной точности, но и по возможности расшифровывал стихотворение и интерпретировал. Верленовские «Tes espérances noyées», т. е. утонувшие надежды, а пожалуй, даже утонувшие в слезах, захлебнувшиеся ими, поскольку они плакали высоко в листве, Сологуб истолковывает как «русалок надежд».

Впрочем, было бы неверно утверждать, что, работая над переводами Верлена заново, Сологуб только ухудшал их. Ему удалось устранить немало неточностей или манерно звучащих строк. Например, 1-я строка стихотворения «Je ne t’aime pas en toilette» в издании 1908 года звучит: «Я враг обманам туалета», – а в издании 1923 года – «Я не люблю тебя одетой». Наконец, среди поздних редакций встречаются такие несомненные удачи, как перевод стихотворения «Сплин»:

                   Алеют слишком эти розы,

                   И эти хмели так черны.

                   О, дорогая, мне угрозы

                   В твоих движениях видны.

                   Прозрачность волн, и воздух сладкий,

                   И слишком нежная лазурь.

                   Мне страшно ждать за лаской краткой

                   Разлуки и жестоких бурь.

                   И остролист, как лоск эмали,

                   И букса слишком яркий куст,

                   И нивы беспредельной дали, —

                   Все скучно, кроме ваших уст.

(с. 58)

Ранний перевод был весьма приблизительным и несколько «бульварным».

                         Розы были слишком красны,

                         Были так плющи темны!

                         Дорогая, как опасны

                         Эти прелести весны!

                         Небо сине, небо нежно,

                         В море блещет радость дня.

                         Я страдаю безнадежно, —

                         Вдруг покинешь ты меня!

                         Эти нивы без предела,

                         Эти яркие цветы, —

                         Все мне страшно надоело,

                         Не наскучила лишь ты.

(с. 102)

Начало 1890-х годов, время особенно интенсивных переводов Сологуба из Верлена, совпадает с упорным стремлением поэта определить собственное место в литературе, с поразительным по темпам ростом поэтического мастерства. В известном смысле переводы из Верлена послужили для него школой отработки литературных приемов, метрических и стилистических исканий. И это обстоятельство является, по-видимому, еще одной причиной обилия различных переводческих решений. Не случайно в папке с переводами из французского поэта вперемешку с ними хранятся созданные в то же время оригинальные стихотворения. Вполне естественно, что отдельные стихи русского поэта оказались навеянными мотивами лирики Верлена. Еще в 1909 году в статье «О современном лиризме» Анненский высказал предположение, что сологубовские «Чертовы качели» восходят к последней строке верленовского стихотворения «Je devine, à travers un murmure»: «О mourir de cette escarpolette». Мотивы этого стихотворения Верлена действительно нашли отражение у Сологуба, однако, как нам представляется, не в «Чертовых качелях», а, скорее, в другом стихотворении, написанном, кстати сказать, в отличие от последнего, датируемого 1907 годом, 9 июля 1894 года, т. е. всего лишь год спустя после работы Сологуба над переводом (6–7 августа 1893 года). Сравним с приводимой выше верленовской строфой в раннем переводе Сологуба стихотворение «Качели»:

                      В истоме тихого заката

                      Грустило жаркое светило.

                      Под кровлей ветхой гнулась хата

                      И тенью сад приосенила.

                      Березы в ней угомонились

                      И неподвижно пламенели.

                      То в тень, то в свет переносились

                      Со скрипом зыбкие качели.

                      Печали ветхой злою тенью

                      Моя душа полуодета,

                      И то стремится жадно к тленью,

                      То ищет радостей и света.

                      И покоряясь вдохновенно

                      Моей судьбы предначертаньям,

                      Переношусь попеременно