«Дар особенный»: художественный перевод в истории русской культуры - [16]

              Любовью дух кипит к тебе, спаситель мой,

              Не радостных небес желаньем увлеченный,

              Не ада мрачного огнями устрашенный

              И не за бездны благ, мне данные тобой!

              В тебе люблю тебя; с любовию святой

              Гляжу, как на кресте сын божий, утомленный,

              Висит измученный, висит окровавленный,

              Как тяжко умирал пред буйною толпой!

              И жар таинственный мне в душу проникает;

              Без рая светлого пленил бы ты меня;

              Ты б страхом был моим без вечного огня!

              Подобную любовь какая цель рождает?

              Душа в любви к тебе надежд святых полна;

              Но так же и без них любила бы она!

Достаточно точный в современном смысле этого слова перевод (можно указать лишь на одну лишнюю строку: «И не за бездны благ, мне данные тобой») является одной из несомненных удач Козлова-переводчика. Это и неудивительно, так как, по верному замечанию А.В. Дружинина, писатели, «по своему миросозерцанию подходящие к Козлову, достойным образом оживают в его страницах»[119].

Достоинства перевода И.И. Козлова становятся особенно заметными при сопоставлении его с переводом, выполненным Ю.В. Доппельмайер, крайне поверхностным, неточным по существу и в деталях:

               Не ради вечного святого наслажденья,

               Тебя, Спаситель мой, я горячо люблю;

               Не муки адские смущают жизнь мою,

               Когда я сторонюсь от зла и прегрешенья.

               Нет, я люблю тебя за это всепрощенье,

               Что ты изрек врагам пред смертию Своей,

               Люблю Тебя за крест, за язвы и мученья,

               За кровь, которая струилась от гвоздей.

               И если б не было ни ада и ни рая,

               Любовь моя к Тебе, глубокая, святая,

               Согретая Твоим божественным огнем,

               Неслась бы к небесам сердечною мольбою

               И я бы, как теперь, склонялась пред Тобою,

               Пред этим мировым голгофским алтарем[120].

По этому переводу невозможно составить никакого представления о таком сложном культурном феномене, как поэзия испанских мистиков XVI века, по-своему преломивших идею ренессансного индивидуализма.

Можно отметить также, что Т. де Ириарте впервые «заговорил по-русски» еще в 1788 году[121], что один из романов Л. де Гонгоры, наряду с некоторыми другими переводами из испанской поэзии, включен Бальмонтом в его комментарии к собственным переводам из Кальдерона[122] и что Фернандо де Эррера мог быть достойно представлен переводом сонета «На победу при Лепанто», выполненным П.А. Катениным:

              Стенящий Понт, громами оглушенный

              И трепетный во мрачной глубине,

              Вздымись главой, взгляни, как, разъяренный,

              Пожара пыл льет зарево в волне;

              Как в малый круг с Погаными стесненный

              Народ Христов их губит на войне,

              И вражий строй, ударом сокрушенный,

              Бежит в крови, и в дыме, и в огне.

              Гласи позор гордыни Мусульманской,

              Победы блеск, чудесные дела,

              Спасенье царств и веры Христианской.

              И вся та честь, и слава, и хвала

              Твоя, Птенец Австрийского орла,

               И ваша с ним, Сыны земли Испанской[123].

3

Ну а теперь о том, что в антологию вошло.

Непосредственный интерес представляет для нас тот факт, что некоторые произведения опубликованы в антологии в нескольких версиях. В ряде случаев, как нам представляется, относительная адекватность подлиннику достигается лишь на основе взаимодополняемости этих переводов, отражающих то или иное качество оригинала[124].

Каковы же вкратце требования, предъявляемые к адекватному переводу? Адекватным перевод может быть признан при сохранении или, по необходимости, создании в нем переводчиком функциональных соответствий а) национального своеобразия подлинника, б) характерных черт литературной эпохи, в) индивидуальных особенностей авторской манеры.

Важен, скажем, учет «типа» поэзии и только в соответствии с этим выбор переводчиком доминант, то есть тех основных для этого стихотворения элементов стиха (содержание, стилистический аспект, метрическая схема, ритмические и фонетические особенности), которые необходимо воспроизвести любой ценой. Наконец, необходимо передавать поэтическую «арматуру» оригинала, общий контур структуры. В целом же советская школа перевода исходит из возможности «комплексного» воссоздания на своем языке национальной формы подлинника»[125].

Русская и советская испанистика насчитывает немало переводов, которые могут быть признаны адекватными. В золотой фонд испанской поэзии на русском языке входят многие переводы В.А. Жуковского, П.А. Катенина, К.Д. Бальмонта, приведенный выше перевод И.И. Козлова. То же можно сказать о значительно большем числе переводов советского периода. С лучшей стороны показали себя известные московские и ленинградские переводчики вот уже нескольких поколений при воссоздании испанских романсов, поэзии Ф. де Кеведо, Л. де Гонгоры, М. де Унамуно, Р. Альберти, Ф. Гарсиа Лорки. Безукоризненны многие переводы О.Г. Савича. Пожалуй, наибольшую сложность представляет оценка переводов из Лорки М. Цветаевой. При несомненном их отступлении от строгих требований, предъявляемых к адекватным переводам, в них есть одно неоспоримое преимущество перед другими переводами не только из Лорки, но, быть может, и из всей испанской поэзии. Оно, на наш взгляд, заключается в том, что это не столько переводы именно этих стихотворений Лорки, сколько русские переводы из великого испанского поэта как такового. Глубина проникновения Цветаевой в самую суть испанской поэзии и сила «вживания» в иноязычную культурную среду поразительны.