Дар над бездной отчаяния - [92]
Тем временем «князь чудный» расправил слюдяные полы кафтана и улетел. Григорий повёл за ним глазами, глядь, под лежащим на камнях срубом босые ноги мелькнули. Не видел, чьи, а всего жаром окинуло. Из-за угла вышла Даша. В подоле старенького сарафана – кучка щепок. Увидела, руки упали, щепки посыпались наземь:
– Гриша?.. Я вот тут щепочек на разжижку, – полыхала румянцем. Огляделась, присела на угол, чтоб вровень с ним быть. Целовала глазами. – Не болеешь?
– Нет.
– Худой, осунулся весь.
– Ничего… – Будь крылья, от смущения улетел бы следом за жуком. – А ты как живёшь?
– Сыночка родила.
– Назвали как?
– Гришей нарекли, – вскинула смелые глаза. – Сёмка артачился. Но на моё вышло. Второй годок, бегает вовсю.
От этого «Гришей нарекли» взлетело сердце выше кружившей над вётлами грачиной стаи. Глаз привычкой, выработанной в цирке, схватывал черты её лица. Замечал лучики у глаз, крутую морщинку меж бровей, размытый краешек зрачка, румяные щёки. И под этим взглядом, будто степной цветок под солнечным лучом, вся она раскрывалась – ладная, налитая молодой силой.
– Говорят, тебя царь в Москву жить кликал?
– Пустое.
– Дом строишь?
– Мастерскую.
– Икону твою новую в церкви видела. Святой с отцом Василием схож…
– Может, глаз так взял.
– Молиться ему легко. Воин, а будто нашенский, не грозный.
– Глянь, – жук опять ползал по цветку. – Князь чудный, кафтан изумрудный.
– Пра, изумрудный, – копнула жука щепочкой. Тот сорвался, таща зацепившуюся за лапки паутину. Они глядели ему вслед. Смеялись. И так свободно сделалось, будто и не было этих лет, а прямо от берега, где в половодье лиса по льдине бегала, сюда перелетели.
Шли по улице две бабы с лукошками, раз десять оглянулись.
– Ты ведь сам, того не зная, меня спас, – Даша опять присела на угол. Опять серые милые глаза вровень с его глазами. – Руки на себя хотела наложить, да.
– Господь с тобой, Даш.
– Помнишь, погорели мы?.. За Сёмку и вышла, а в зиму уж с брюхом ходила. Купец с Бариновки, Зарубин-то, обманом зазвал, мол, в доме кой-что сделать. Ещё двух нашенских сельских баб покликал. Стал ко мне лезть: «Озолочу, озолочу». Борода трясётся, слюни… Кое-как вырвалась. Как была развязкой, так и убегла. А бабы Сёмке наплели абы чо. Тверёзый всё сопел молчком, а как напился, с кулаками полез…
Григорий глаза стеснялся поднять, одни её пальцы со щепочкой и видел.
– Побил-то небольно. Но так тошно сделалось. Чернота в голову хлынула. Раз так, покажу осине язык. Стала в сундуке верёвку искать, глядь, рисунок твой с патретом. Глядит она на меня. Я как закричу! Схватила, плачу, целую. Страшно сделалось, будто я не себя, а её задавить на осине хотела… Чернота-то и пропала…
– Давай я тебя с дитём на руках нарисую.
– Чести много. Побегу, Гришатка-то один там. …После её ухода Григорий долго стоял над кучкой забытых Дашей щепок. Подошёл Стёпка, зевнул:
– Сплю, как убитый. В цирке никогда так не спал.
– Князь чудный, кафтан изумрудный – отгадай, кто это?
– Клоун.
– Не.
– Тогда попугай.
– Жучок на татарнике, – попытался улыб нуться Григорий. – Завтракать айда.
…Дня три прошло. Как-то под вечер Григорий за столом «Голубиную книгу» читал, Стёпка левкасил доску под икону, мурлыкал себе что-то под нос. Распахнулась дверь. Через порог шагнул в избу лохматый мужичака, окатил сивушным духом:
– Опять, обрубок, поперёк лезешь? Стёпка заступил незваному гостю дорогу. Кисть мокрая в руке, как ножик.
– Не погляжу, что с царём говорил. Руки-ноги повыдергиваю!
«Сёмка, Дашин муж», – догадался Григорий. Улыбнулся.
– Большой ты, Семён, а без гармони. У меня и так ничего нет.
– Найду чо. – привалился спиной к притолоке, сказал просяще. – Дарьку не замай патретами своими.
– Извольте выйтить отседова вон, – совсем как Кольберг на манеже, взвился голосом Стёпка. – Иначе вас вынесут и уронят!
– Погоди, – остановил его Григорий. – Проходи, Семён. Поужинай с нами.
Я ругаться пришёл!
– Поругался и ладно. Проходи, гостем будешь. Прости, осердил я тебя, – Григорий низко ему по клонился.
Сёмка, остывая, глядел на него с пьяной подозрительностью, не потешаются ли над ним. Но глаза Григория лучились весёлой добротой…
К белым мухам справили новоселье. Янтарно желтели бревенчатые стены. Пахло сосной. Топилась, высыхая на глазах, сложенная печь. Стёпка притопывал по гудевшим половицам, радовался:
– Теперь пойдёт дело! Тоже буду учиться ико ны писать.
Григорий слышал и не слышал стёпкины речи. Таясь от него, он на разных листах набрасывал черты дашиного лица. Оживали, глядели с листа смелые серые глаза, рисовал нос, скулы, очертания губ. И через карандаш, чёрный графитовый стерженёк, будто опаляло жаром, сохли губы. Туман сладостный наплывал. Звенел в этом тумане голос: «Сыночка Гришей назвала…». Смущали прекрасные видения, будто он, молодой совсем, с руками и ногами шёл рядом с ней по мокрой траве, босой, смеялся… Стискивал зубы. Хрустел карандаш, видения пропадали. Он даже был рад, когда Степка донимал:
– Григорий Никифорович, так? – совал свои рисунки, отвлекал.
– Кто изображён? – вглядывался Григорий в фигурки на листе.
– Апостолы святые. Не похожи, что ли?
– Троицу рублёвскую в журнале видел?
Книга «Детские годы в Тифлисе» принадлежит писателю Люси Аргутинской, дочери выдающегося общественного деятеля, князя Александра Михайловича Аргутинского-Долгорукого, народовольца и социолога. Его дочь княжна Елизавета Александровна Аргутинская-Долгорукая (литературное имя Люся Аргутинская) родилась в Тифлисе в 1898 году. Красавица-княжна Елизавета (Люся Аргутинская) наследовала героику надличного военного долга. Наследуя семейные идеалы, она в 17-летнем возрасте уходит добровольно сестрой милосердия на русско-турецкий фронт.
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».