Дар Гумбольдта - [200]

Я отправил письмо в Нью-Йорк, а сам вернулся в Испанию. Кантабиле отвез меня в Орли на такси, клянча пятнадцать процентов и швыряясь угрозами.

Как только я добрался в пансион «Ла Рока», мне вручили записку. От Сеньоры. Записка гласила: «Будьте добры, привезите Роджера ко мне завтра в 10.30, встречаемся в холле. Мы возвращаемся в Чикаго». Я понял, почему она выбрала холл. В людном месте я не подыму на нее руку. А вот в номере мог бы схватить ее за горло или попытаться утопить в унитазе. Итак, утром мы с Роджером встретились с этим средоточием диких предрассудков. Под куполом овального холла «Рица» я передал ей мальчика. И сказал:

— До свидания, милый Роджер, ты отправляешься домой.

Парнишка расплакался. Сеньора не могла его успокоить и обвинила меня в том, что я испортил ребенка, прикармливая его шоколадками:

— Вы подкупили мальчика сладостями!

— Надеюсь, Рената счастлива в своем новом качестве, — сказал я.

— Конечно счастлива. Флонзалей — превосходный человек. У него немыслимый коэффициент интеллекта. Сочинение книг — еще не доказательство ума.

— Как верно подмечено, — сказал я. — В конце концов, изобретение похорон — огромный шаг вперед. Вико[418] утверждает, что в далекие времена трупы бросали гнить на дорогах, и собаки, крысы и стервятники обгладывали их дочиста. Нельзя же, чтобы повсюду валялись покойники. Впрочем, Стэнтон[419], член правительства Линкольна, около года отказывался хоронить свою усопшую жену.

— У вас усталый вид. Слишком много забот, — сказала она.

Это все из-за постоянного напряжения. Я знаю, что выгляжу уставшим, но ненавижу об этом слышать. Прихожу в отчаяние.

— Adios, Роджер. Ты замечательный парень, и я очень тебя люблю. Скоро я навещу тебя в Чикаго. Желаю вам с бабушкой удачного полета. Не плачь, малыш, — попросил я.

Я и сам едва не плакал. Выйдя из гостиницы, я зашагал к парку. И не разрыдался только потому, что боялся попасть под какую-нибудь из несметного количества машин, мчавшихся в разные стороны.

В пансионе я сказал, что отослал Роджера домой к дедушке и бабушке, пока не приду в себя. Фрекен Волстед из датского посольства в полной боевой готовности ждала возможности оказать мне гуманитарную помощь. Но я, подавленный отъздом Роджера, был настолько деморализован, что едва не согласился на это.

Каждый день из Парижа звонил Кантабиле. Участвовать в таком деле оказалось для него превыше всего. Я думал, Париж, открывающий столько возможностей перед такими людьми, как Ринальдо, отвлечет его от дел. Ничуть! Кантабиле погрузился в них с головой. Хвостом ходил за мэтром Фюре и Барбашем. Бесил Барбаша дурацкими попытками самостоятельно, через голову юриста вести переговоры. Барбаш жаловался мне из Парижа. Кантабиле сообщил, что продюсеры предложили двадцать тысяч, чтобы уладить дело.

— Постыдились бы! Похоже, Барбаш не произвел на них никакого впечатления, раз они предлагают такой мизер, это просто оскорбительно! Нет от этого Барбаша никакого толку. Мы затребовали двести.

На следующий день Ринальдо говорил:

— Дошли до тридцати. Я снова передумал. Этот Барбаш и вправду крепкий орешек. Похоже, злится на меня, а злость срывает на них. Что им двести тысяч при такой-то кассе? Прыщ на заднице. Вот еще что — нужно подумать о налогах, может, не стоит брать сумму в валюте? Я знаю, в лирах получим больше. «Кальдофредо» идет с оглушительным успехом в Милане и Риме. Очереди вдесятеро больше, залы битком. Интересно, почему итальянцы, воспитанные на макаронах, впадают в каннибализм? В общем, если возьмешь лирами, получится гораздо больше. Конечно, в Италии сейчас кризис.

— Я возьму доллары. У меня в Техасе живет брат, он вложит их во что-нибудь стоящее.

— Повезло тебе с добреньким братцем. Ты там не киснешь среди этих латиносов?

— Нисколько. Чувстую себя как дома. Читаю антропософию, медитирую. Понемногу осваиваю Прадо. А что со вторым сценарием?

— Если я не в деле, нечего меня и спрашивать.

— Не в деле, — подтвердил я.

— Тогда какого черта я должен тебе об этом рассказывать? Ладно, скажу, просто из вежливости. Они заинтересовались. Чертовски заинтересовались. Предложили Барбашу три тысячи за трехнедельное ознакомление. Заявили, мол, нужно время, чтобы показать сценарий Отуэю.

— Отуэй очень похож на Гумбольдта. Возможно, в этом сходстве есть какой-то скрытый смысл. Незримая связь. В общем, я уверен, что Отуэю идея Гумбольдта понравится.

На следующий день в Мадрид приехала Кэтлин Тиглер. Она направлялась в Альмерию на съемки нового фильма.

— Мне неприятно говорить тебе об этом, — сказала она, — но люди, которым я продала опцион на сценарий Гумбольдта, решили его не использовать.

— Что-что?

— Ты помнишь те наброски, которые Гумбольдт завещал нам обоим?

— Конечно.

— Мне следовало выслать тебе твою долю из этих трех тысяч. Я и в Мадрид из-за этого приехала — поговорить с тобой, подписать контракт, договориться. Похоже, ты начисто обо всем забыл.

— Нет, не забыл, — ответил я. — Но я только что понял, что и сам попытался продать то же самое другой компании.

— Понятно, — ответила она, — продать одно и то же двум покупателям. Это довольно рискованно.