Дар - [5]

Он меня понял. Густая завеса хронической скуки рассеялась, и глаза его вдруг расширились вдвое против обычного, так что можно было увидеть, что они такого же зелено-медно-янтарно-желтого смешанного цвета, как и мои; по крайней мере, мне так привиделось.

– А почему я должен быть здесь? Как я вообще сюда попал? Как я тут оказался? Что это за комната? Что это за позорная газета? Что за странные люди? Что они здесь делают? Как тут можно работать? – Он позволил себе короткую паузу, чтобы набрать воздуха для продолжения атаки. – А ты? Что с тобой творится? Тебе же все безразлично. Просто сидишь тут, смотришь в монитор и ничего не делаешь. О’кей, я тоже делаю не бог весть как много, но я еще молодой. Да и что уж мне тут делать? – Он испуганно взглянул на меня, почувствовав, что перегнул палку. Но было уже все равно, и он мог высказать мне всю правду сразу. – Ты все время ходишь в одной и той же зеленой жилетке. А твои башмаки! Взрослые не носят такого, да и подростки такого не носят, я вообще не знаю никого, кто бы носил что-то подобное. Кроме того, от тебя воняет алкоголем. Мама говорила, что ты отличный, приятный парень, с которым уж точно не будет скучно. Но ты вообще никакой не отличный – разве что, может быть, приятный, немного, но не отличный никак. У тебя нет ни машины, ни мотоцикла. Если бы у тебя был хотя бы велосипед, но ведь у тебя нет даже велосипеда. И мы ни разу не устроили ничего веселого. На домашние задания мне нужно полчаса, остальное время я сижу бессмысленно и жду, что ты, может, вдруг однажды…

– Алкоголь не воняет, – сказал я.

– Нет, алкоголь воняет, и еще как!

– Утверждать такое – наглость. Я бы никогда не выпил что-нибудь вонючее!

Тут Мануэль засмеялся, значит, он умел смеяться. Видимо, он испытал облегчение оттого, что смог сказать мне такие вещи, а я не разозлился. Другие отцы или другие старинные друзья его матери, по-видимому, взвились бы на месте. Разумеется, было не очень весело выслушивать о себе такое от четырнадцатилетнего подростка, но в этом была своя острота, и мне понравилось. По крайней мере, и я остался не без комплимента, а именно: оказывается, Алиса рекомендовала меня ему как отличного и приятного парня. А честно признаться, для меня было важнее, что думают обо мне женщины, ставшие «врачами без границ», чем какой-то подросток, который еще верит, что школа и жизнь имеют между собой что-то общее, а мир в целом бывает то крутой, то дерьмовый.

– Это хорошо, что ты все высказал, – заметил я, притом что не был уверен, действительно ли все. Теперь он впервые был под впечатлением от меня, я это видел. Под впечатлением или в шоке – одно из двух.

– Не принимай это на свой счет, ничего личного, – ответил он.

Ну уж нет, на свой счет я бы это никогда не принял.

На прощанье он подал мне руку.

– Привет тете Юлии! – крикнул я ему вслед.

Так. И теперь мне безотлагательно понадобилось выпить пива. В самом нижнем ящике письменного стола где-то должна была оставаться резервная банка – пусть теплая, но неважно.

Теории после полуночи

Вечера, в которые я мог ожидать, что на следующее утро буду в них раскаиваться, я проводил со своими приятелями в пивных. Правда, как истинный житель Вены, к тому же выросший в рабочем районе Зиммеринг, я чурался слов, импортированных из Германии, – «приятели» и «пивная». У нас это называлось «парни» и «байсль», но когда я называл их «приятели», мне было легче дистанцироваться от них. А это было необходимо. Поскольку в действительности мы просто топтались вместе без всякого энтузиазма, пили одно пиво за другим шнапсом, рассказывали друг другу, какой подлой была по отношению к нам жизнь, вернее, нет, не друг другу – каждый сам себе рассказывал про подлости собственной жизни, а остальные ждали, когда очередь дойдет до них. В награду за то, что мы так самоотверженно притворялись, что слушаем друг друга, кто-нибудь проплачивал очередной круг на всех, и этим кем-нибудь чаще всего бывал я.

Плохо становилось после двух часов ночи, и можно было сверять часы, когда мои приятели, в первую очередь Хорст и Йози, начинали блуждать по сторонам своими расфокусированными от выпитого взглядами и фантазировать насчет еще присутствующих женщин, ни одной из которых не приходилось бояться сравнения с их собственными бывшими или теперешними партнершами у них дома. Для меня это означало, что пора либо идти домой, либо заказать последний круг, при этом в большинстве случаев я предпочитал второй вариант.

Самым предпочтительным и самым алкогольно-продуктивным был для меня бар Золтана в Шлахтхаусгассе, туда я погружался, как в продолжение моей собственной гостиной, что, признаться, не в лучшем свете выставляло мои жилищные условия. У Золтана, уроженца Венгрии, который умел неподражаемо выслушивать и кивать, не говоря при этом ни слова, я «переварил» много подъемов и спадов, в основном спадов, а такое запоминается надолго и то и дело вновь приводит к месту «переваривания».

На сей раз я успешно пресек парадную тему «Женщины после двух часов ночи», начав рассказывать историю пожертвования, связанную с газетой «День за днем», и даже вызвав тем самым что-то вроде небольшой дискуссии. Поскольку то были первые оценки произошедшего, а ведь в ночной пьянке самые немудрящие типы зачастую проявляют наивысшую мудрость, я помню их до сих пор.