Дар - [2]

– А ты, Гери, как? Что поделываешь? – спросила она.

Это было вдвойне обидно. «Гери» значило, что я в ее глазах все еще недостаточно созрел для Герольда. А «Что поделываешь?» звучало совершенно так, как будто она и мысли не допускала, что я способен что-то и делать. Так, разве что поделывать что-нибудь спустя рукава. Должно быть, это было по мне заметно.

– Я все еще журналист, но уже не в «Рундшау», а в более мелкой… э-э-э… бесплатной газете, которую тебе читать не доводилось. Я веду в ней социальный раздел.

– Социальный? Но это же прекрасно, – сказала она.

– Да, прекрасно.

– И где находится ваша редакция? – спросила она.

– В Нойштифтгассе.

– И у тебя там есть рабочее место?

Я и сам не нахожу свою жизнь такой уж захватывающе увлекательной, но все же думаю, что заслужил и несколько более заинтересованных расспросов на тему «Пятнадцать лет из жизни Герольда Плассека».

– Да, у меня есть небольшое рабочее пространство в виде кабинета.

И то, и другое было нещадно преувеличено – и «пространство», и «кабинет», правдивым было только «небольшое».

– Чудесно, – заключила она.

Потом она немного помялась. И в конце концов рассказала мне о своем великолепном ребенке, которого вырастила совсем одна. Это был мальчик. Уже большой мальчик. Ему было четырнадцать лет. Он был образцовым школьником, ходил в гимназию, у него там было много, много, много – да что там – бессчетное множество друзей, которые позаботились о том, чтобы он укоренился там настолько прочно, что сдвинуть его с места практически невозможно. Перспектива провести полгода в Сомали могла привидеться ему только в страшном сне. Он должен оставаться в Вене. Жить может у ее сестры Юлии, и обеспечен он будет всем, за исключением…

– У тебя четырнадцатилетний сын? – спросил я.

– Да, верно.

– А у меня пятнадцатилетняя дочь.

– Да, я знаю, я умею считать, – сказала она, а вернее, фыркнула – как Лесли, сиамская кошка моей бывшей жены, стоило только ее задеть.

Итак, ее мальчик был всем обеспечен, продолжала она почти уже с преувеличенной любезностью, за исключением вечеров, времени между школой и Юлией, так сказать. Поскольку ее сестра Юлия была тренером не то по фитнесу, не по танцам, не то по обоим видам сразу и во второй половине дня у нее дома всегда проходили музыкально-гимнастические занятия. И вот Алиса странным образом подумала обо мне, а конкретно – обо мне и моем кабинете.

– Мануэль мог бы выполнять у тебя свои домашние задания, – сказала она.

Мануэль? Нет, не мог бы. Из этого ничего не выйдет. Это невозможно. Шеф этого не допустит. А если бы и допустил, то я бы не дал ему этого допустить. Я и четырнадцатилетний мальчик по имени Мануэль, которого я не знал и знать не хотел, вдвоем в этой жалкой каморке – этого попросту не могло быть. Уже сама мысль о такой мысли была немыслима.

– У тебя наверняка наберется с полсотни друзей. Почему ты обращаешься с этим именно ко мне? – удивился я.

– Я подумала, что вы с Мануэлем, может быть, поладите.

– Я с чужим четырнадцатилетним подростком? Ты могла бы назвать мне хотя бы одну причину, по которой мы должны поладить?

– Одну-единственную?

– Да, всего одну, – повторил я.

– Потому что ты отец Мануэля.

– Скажи-ка еще раз.

– Потому что ТЫ отец Мануэля.

Это действительно была причина. Она вызвала у меня один из тех глубоких травматических кризисов, про которые говорят, что человек впадает при этом в шоковое состояние и в интересах самозащиты отстраняет факты, пока они в какой-то момент больше не поддаются отстранению и просачиваются в мозговые клетки, отвечающие за реакцию на катастрофы. (Которые у меня, к счастью, пребывают в постоянной готовности.) Я просидел у Алисы несколько часов, потягивая из стакана коньяк, – выпито было полбутылки, но стакан был один, Алиса алкоголь не хотела.

Она сидела прямая, как свечка, на краешке дивана и подробно рассказывала мне, почему так было лучше, что она четырнадцать лет утаивала от меня существование сына. Но все ее объяснения можно было свести к короткой формуле: ни она, ни Мануэль не могли ничего ожидать от меня как от отца, вернее, ни в каком смысле не могли ожидать хотя бы чего-нибудь. Это одновременно привело меня в ярость и ввергло в печаль. В ярость оттого, что не стоило бы такое говорить о человеке, который к моменту рождения сына уже был отцом дочери. И в печаль оттого, что это, пожалуй, было правдой.

Но на сей раз они чего-то от меня ждали, и тут я просто не мог сказать «нет». Ведь это и нужно-то было на каких-то два-три часа в день, и продлиться должно было каких-то смешных двадцать недель. К тому же мне было интересно посмотреть на сына.

– А он знает, что я его отец? – спросил я.

– Еще нет.

– Поскольку мне было бы предпочтительнее…

– Да, я так и думала, – сказала она.

Она уже подготовила своего сына к «хорошему другу из старых времен».

– Очень хорошо, – согласился я.

Удивительный подарок

Итак, шел десятый рабочий день с Мануэлем в поле зрения, и мое любопытство к собственному сыну было уже утолено. Я не мог себе представить, что нам придется терпеть тут друг друга еще дни, недели или даже месяцы, а когда я видел его лицо, я уж точно никак не мог себе представить, что он может представить это себе. Самое худшее было то, что он попросту не был готов взаимодействовать со мной достойным человека образом, какую бы тему я ни выбрал.