Дар - [44]

Когда я слышу слово «праздновать», я не заставляю себя долго ждать. Сердечные приветы, Герольд Плассек.

P.S. Осталась ли еще у вас большая пивная кружка бежевого цвета? Не могли бы вы отложить ее для меня? Вот она бы меня сильно порадовала! Потому что у моего дедушки была похожая кружка».

Внезапно я стал феноменом

Я назначил Кларе Немец встречу в кафе на Оттакрингер-штрассе, где в юности частенько играл в бильярд против самого себя, вместо того чтобы идти в школу. Она встретила меня словами:

– Я – Клара, – и протянула мне руку.

– Привет, я Герольд, враги называют меня Гери, – ответил я.

После этого я заказал себе большой бокал белого разливного вина: не хотел перед Кларой выдавать свою слабость, что всегда пью только пиво.

– Благодетель явно вкладывается в тебя, – сказала она довольно скоро и очень спокойно, но ей что-то не удавалось быть расслабленной до конца.

Я подробно рассказал, как обстояли дела с пожертвованиями в «Дне за днем»: что все без исключения взносы ссылались на мои «Пестрые сообщения дня».

– Тогда у меня больше нет сомнений, что с самого начала имелся в виду лично ты. Спонсор ориентировался на твою работу, Герольд, на твою, и больше ни на чью. Это должно быть тебе ясно, это должно быть ясно нам всем.

– О’кей, – сказал я.

Тут я все же заказал себе пиво. Белое вино было слишком кислым и слишком едким для моего желудка, тем более в комбинации с такими новостями.

– Разве тебя это не радует?

– Почему это должно меня радовать? – спросил я. Кстати, именно так спросил бы и Мануэль, нет, точно нет, Мануэль спросил бы: «Почему же это должно меня не радовать?», но он имел бы в виду то же самое.

– Например, потому, что твоя рыночная стоимость как журналиста в силу этого чрезвычайно повышается; «Новое время» того и гляди не сможет позволить себе такого автора.

Она ухмыльнулась, чтобы показать мне, что тут присутствует и доля иронии, ведь она догадывалась, насколько второстепенной для меня была моя рыночная стоимость.

– Разве тебе не нужны деньги? – спросила она, неприлично разглядывая при этом мою серую шерстяную куртку.

– Нужны, но тайные взносы спонсора мне в принципе нравятся больше, – ответил я.

– Ты станешь знаменитым, – наседала она.

– Великолепно, – пробормотал я.

– Каждому захочется тебя знать. О тебе будут писать. Все захотят докопаться до спонсорского феномена Плассека.

– Нет здесь никакого феномена, я все что угодно, только не феномен, – сказал я.

– С таким мнением ты останешься в полном одиночестве, – предостерегла она.

После этого возникла маленькая пауза. Клара смерила меня странно испытующим взглядом сперва сверху вниз, потом снизу вверх, будто желая любой ценой прочитать на мне то, чего не было написано. Наконец она взяла себя в руки и спросила:

– Ну, и как широко мы можем об этом оповестить?

– О чем? – уточнил я на всякий случай.

– О тебе, – ответила она.

Я прикрыл глаза и пожелал себе в этот момент стать невидимкой. Но фокус не удался. Когда я снова открыл глаза, она смотрела на меня все с тем же воодушевлением.

– Это обязательно? – спросил я.

– Да, обязательно, если я не хочу потерять работу. А я лишусь ее сразу, как только в другой газете, а не в нашей будет объявлено, что Великий Спонсор откликается исключительно на заметки или статьи известного господина Плассека. Герольд, как только они узнают о новом пожертвовании, они непременно напишут об этом, причем все. Итак, нам придется объявиться первыми! Или ты предпочитаешь прочитать об этом сперва в «Дне за днем»?

Это был, разумеется, убойный аргумент.

– О’кей, и кто это сделает?

– Я, – сказала она.

– Только, пожалуйста, как можно сдержанней.

– Обещаю.

– О’кей, – согласился я, чтобы закрыть эту неприятную тему.

Но она все еще смотрела на меня с каким-то ожиданием.

– Что-то еще? – спросил я.

– Да. Нам нужна твоя биография, совсем крошечная. Ты можешь выдать мне в пяти фразах, кто ты есть, что ты делаешь и чего хочешь?

– Кто я есть и чего я хочу?

Я вздохнул. Как я должен был в пяти фразах выразить то, что мне не удалось разузнать за сорок три года? Но Клара была действительно приятная, правильная личность, и мне хотелось хотя бы постараться.

Кто может быть передо мной в долгу?

По дороге в бар Золтана я чувствовал, что окружающий меня мир уже приготовился круто измениться по отношению ко мне и начать ни с того ни с сего замечать мою персону. Навстречу мне ковылял мрачный бирюк с клюкой и тут же отвернулся, увидев меня, поскольку до сегодняшнего дня, к счастью, не было причин задерживаться на мне взглядом. Но завтра или послезавтра он, может быть, остановится, вытаращит глаза и скажет: «Господин Плассек, вы ли это? Мне ваше лицо знакомо из газет. Поздравляю! Великое дело с пожертвованиями! И дальше действуйте в том же духе! И вспомните как-нибудь и о нас, старых бирюках с клюкой!»

Но у Золтана все было еще по-старому, и хорошо бы так оставалось до скончания века. Вообще-то, мне хотелось отдохнуть от событий дня и не распространяться о них, но приятели быстро заметили, что присущая мне флегматичность куда-то подевалась, и стали допытываться, пока я не рассказал им про седьмой спонсорский взнос и про встречу с Кларой Немец.