ДАР - [20]

пути, уже не совсем понимая, что сотворил, встретился он с простоволосой старухой, и

она вручила ему Новый Завет в яркой обложке и яростно просила прочитать, прочитать

дома. Как позже, тем же днем, зашел он к соседу сверху, полувменяемому старику-

географу, отнес ему диффенбахию в горшке и сказал, что уезжает с женой в отпуск на

полгода в Пермь, а оттуда, глядишь, и в Краков, и попросил собирать почту и

приглядывать за вазоном. Как ночью пожарил он себе оладьи и сдобрил их свежим еще

мясом супруги с твердым намерением съесть ее и любовника. Как утром следующего дня

проснувшись, он в магазине, что прямо под домом, купил консервов и круп на всю почти

зарплату, подмигнул продавщице и объяснил, что, дескать, не помешает, ведь времена

сейчас лихие. Как, вернувшись домой, снова увидел жену веселой и здоровой, щебечущей

на кухне и помнил только, что выходить из дома нет надобности и кушать нужно много и

сытно. Как он ел и ел, и ел, не обращая внимания на запах, на червей в мясе, появившихся

после отключения электричества… А иногда, вдруг, в порыве диком, звонил соседу-

географу и рассказывал ему увлекательные истории о жизни в Перми и обещался

вскорости вернуться и показать фотографии Кракова. Как скребся в его душе грех, рос,

гнил и разлагал его нутро, как, наконец, гной заполонил его и утопил…

- Это ты хорошо рассказываешь, душевно, - мяукнул Апоп, - покаянно. Он лапкой указал

на яму, вырытую им в мусоре. Ложись и жди. Ручки сложи аккуратно, укройся чем-

нибудь, ну вот, хоть книгами, тут большей частью стихи, и жди. Глаза ты, конечно, зря не

съел - теперь уже поздно. Будешь на том свете ответ держать перед покойником. Так

бы… отрыгнул и отдал ему, что ль… Как сдохнешь, я сердце взвешу, не сейчас.

Пожав плечами, демон встал, отряхнулся, распушив хвост, и побрел во тьму коридора.

Анатолий Петрович проводил его взглядом, сделал несколько шагов и упал в могильную

яму, вырытую котом. Было ему тепло и покойно проваливаться в Гумилева и Гаршина,

растворяться среди Теннисона и Байрона. Они поглотили его. Обрушилась тишина,

нарушаемая лишь сонным хоралом воспевающих вечную жизнь мух…

В бесконечной тьме преисподней пребывающий во мраке змей Апоп сухим холодным

жалом облизнул губы в предвкушении трапезы.

Aftermath

Хомову уволили с работы в субботу, 20 апреля. Этот день остался в истории

человечества благодаря одному весьма значительному событию, однако

Хомовой было не до истории. Стоя перед директором морга, она испытывала

жгучее желание оказаться в своей постели, сонной, распаренной, с ватой в

ушах. Все происходящее казалось ей ночным кошмаром, спастись от которого

можно было лишь проснувшись.

- Вы, Хомова, уволены, - басил тем временем директор, глядя на нее поверх

очков. - У вас, Хомова, опасные тенденции. Вы, Хомова, радикал. Вас к

кадаврам на полверсты подпускать нельзя. Вы, Хомова, просто диверсант

какой-то! Лет тридцать назад вас бы за такое…

- Матвей Сергеич, - икнула Хомова, - я же не нарочно… В порядке

эксперимента. По методу Шигеева!

Директор посмотрел на нее так, будто Хомова только что опорожнила

кишечник прямо ему на макушку.

-Хомова, идите вон! Или вы напишете заявление по собственному желанию,

или я вас выпру отсюда на законных основаниях. И можете подавать на меня в

суд. Видеть вас на территории я не хочу ни минуты больше!

Полчаса спустя Хомова брела по Французскому бульвару, с трудом ощущая

свое тело. Все представлялось ей зыбким и изменчивым. То бредилось ей,

будто ноги ее превратились в тумбы и поднять их нет никакой возможности, а

нужно просто стоять и ждать, пока она сама затвердеет и станет монолитной

скифской бабой. То виделось, что это ее саму забальзамировали по методу

Шигеева, и забальзамировали настолько удачно, что внутренние органы

возобновили свою работу. То вдруг показалось, что она снова молода и только

устроилась работать в судмедэкспертизу, и не сделала аборт, и не превратилась

в пятидесятитрехлетнюю пенсионерку с подкрашенными волосами и нелепыми

голубыми тенями.

- А выпер, ну и пусть! - ненавистно думала она. - Что мне, с трупами-то?

Хватит мне с трупами!

Но бравада эта не придавала ей уверенности.

Хомова состарилась в одиночестве. Не было у нее детей, что чурались бы ее,

не было и внуков, чтоб называть ее прилюдно бабушкой, а за спиной -

старухой. И мужа, постоянно находящегося рядом, расплывающегося с

возрастом, маловнятного, с неприятным запахом изо рта, рассеянной улыбкой,

животом, что выглядывает из-под майки, тоже не было.

А теперь не было и работы.

Хомова не то чтобы тяготела к работе. Сообщество мертвых не доставляло ей

болезненного некрофильского удовольствия. Никогда не ощущала она в себе

стремления прикоснуться к мертвому телу с целью иной, нежели вскрытие или

консервация. В то же время мертвые казались Хомовой единственными

честными представителями человеческого рода. В мертвецах не было ни капли

жеманства, ни грамма фальши. Холодные и равнодушные ко всему, они могли

быть как идеальными собеседниками, так и лучшими друзьями. Каждый раз,

проводя вскрытие, Хомова испытывала затаенную радость - ведь удаляя

ненужные больше комки плоти, засыпая внутрь брюшной полости опилки,