ДАР - [2]

К полудню робкое солнце, выглянувшее было из-за туч, затянуло жирной желтоватой

пеленой. Подул северный ветер, зашуршали облетающими листьями деревья. Над двором

то и дело кружились крупные взъерошенные голуби - одна наглая птица даже умудрилась

примоститься на краешек гроба и, прежде чем ее согнали, погадить на лацкан покойника.

Бальтазаровой особо омерзительно было даже не это прискорбное событие, а то, что левая

голубиная лапа сгнила и в бугристой розовой дикой плоти угадывалась кость.

Провожающие зябко кутались, переступали с ноги на ногу. Неподалеку мрачно курили

два заросших бородами опальных старика - представители похоронного агентства. Вид у

стариков был неземной.

Один из них, в несколько затяжек прикончив смердящую самокрутку, подошел к Ольге

Александровне и пробасил:

- Пора бы покойничка в землю укладывать, мать.

Второй согласно закивал, поплевывая.

Ольге Александровне все происходящее казалось диким фарсом. Она отрешенно махнула

рукой и отошла от гроба. Старики подхватили гроб за края и потащили его к неказистому

автобусу. Соседи как по команде начали расходиться, бросая неловкие взгляды на

Бальтазарову. Степан тоже было побрел в сторону, смекнув, что мать, в несознательности

своей, не поймет и, глядишь, примет его за кого другого, но после передумал.

- Все же батя… - пробурчал он, умильно глядя на Снарядова. Последний буркнул что-то

несуразное себе под нос и пошел к автобусу. Похороны казались ему нелепым

предисловием к погребальному застолью, а к покойнику он теперь относился

опосредованно, как к отслужившему свое венику.

Бальтазарова закопали на скорую руку. К моменту когда автобус добрался до кладбища,

вовсю моросил дождь, земля размокла и чавкала под ногами. Окрестные собаки, по

слухам, все до одной каннибалы, почуяв мертвеца, вовсю завывали в кустах; воронье

кружилось над автобусом, каркая и вереща. Где-то неподалеку равнодушно плакал

ребенок - его монотонный плач расстроенной скрипкой вливался в общую какофонию.

На тот свет Бальтазарова провожали лишь несколько сослуживцев, Снарядов и Ольга

Александровна с сыном. В последние секунды, перед тем как молчаливые старики

закрыли гроб крышкой, в глазах у Ольги Александровны помутилось и пейзаж на миг стал

нездешним. Исчезли покосившиеся памятники и грязный, забрызганный черной жижей

автобус и дыра в земле, а вместо этого увидела она бескрайнюю каменную пустошь и

монументальную гору правильной пирамидальной формы, испещренную гигантскими

трещинами, что укладывались в образ свастики.

- Надо бы разрубить его на куски, - прошептал голос у нее в голове, и перед глазами снова

возникло кладбище. Морок прошел, но еще несколько мгновений она чувствовала

морозную свежесть гор. Потом и это прошло.

Когда гроб начали опускать в землю и расстроенный оркестр грянул траурный марш,

Степан Бальтазаров вдруг заревел белугою и даже попытался броситься в могилу вслед за

отцом, но был остановлен. После на лице его заиграло глумливое выражение

превосходства. Он то и дело поглядывал на мать, будто ища поддержки за свою выходку.

Ольга Александровна отстраненно погладила сына по кудлатой голове. Она отчетливо

слышала, как земля бьется о крышку гроба, и переживала трансцендентное почти

единение с мертвым супругом.

- Вот пропади оно все пропадом! - недовольно бубнил Снарядов. Радость от предстоящих

поминок несколько померкла. Теперь смерть товарища представлялась ему

экзистенциальным предательством, почти преступлением против торжествующей жизни.

«Цветы и те по весне распускаются! - безумствовал он едва слышно. – Чтоб ты сдох, Сеня, чтоб ты сдох!»

Когда яму наконец засыпали землей, всем стало ясно, что Бальтазарова больше нет.

Остались причастные к его смерти люди, остался полоумный сын и пребывающая в тени

неведомого горнего хребта жена. Но Семен Владимирович ушел. Ощущение утраты было

неоспоримым. Оно вытеснило все другие чувства.

По дороге из желтого кирпича,

В смуте бурьяном заполненных дней,

В странной пустоте, что, поселившись однажды внутри,

Не пропадет никогда.

Мы идем…

- продекламировал внезапно Кирилл Снарядов. Лицо его налилось багровой краской,

казалось, вот-вот его разобьет паралич. Он глянул на Ольгу Александровну диким

бессмысленным взглядом.

- Можно мы уже поедем домой? - прошамкал поэт. - Тут трупом несет. Душно.

И они поехали домой.

Недели, последовавшие за смертью Бальтазарова, слились для Ольги Александровны в

единый Доплеров туннель. За мельтешением горестных дней она не замечала, как сын

Степан, связавшись с соседской девкой, то и дело приходит домой весь искусанный,

осоловелый, с пустым животным взглядом и слюной, закипающей в уголках рта. Укрытая

скорбью, не обращала внимание на то, что в ветках одиноко стоящего каштана напротив ее

окон поселились больные, увечные голуби. Каждое утро их подкармливал суровый

старик, тот самый, что подошел к ней во время прощания и прошептал: «Берегите его»,

испепеляя диким взглядом. Вскорости к старику присоединилась и девочка-гидроцефал.

Не по сезону одетая лишь в тонкое платьице, она часами стояла под каштаном и без конца

ворковала: «Гули-гули-гули». Порой голуби садились на ее уродливую огромную голову,