Дантон - [25]

Парижане с энтузиазмом готовились к этому дню. Когда выяснилось, что не хватает строительных рабочих, тысячи добровольцев явились на Марсово поле. Вооруженные кирками, лопатами, топорами, мужчины и женщины, простолюдины, буржуа и даже депутаты Ассамблеи несколько дней трудились над созданием огромного амфитеатра и Алтаря отечества, где должно было происходить главное торжество.

А потом прибыли федераты. Они собрались со всех концов страны, и 14 июля на Марсовом поле можно было услышать все диалекты французского языка.

Что это было за зрелище! Федераты прошли церемониальным маршем огромную арену. Их приветствовали четыреста тысяч парижан. Приблизившись к Алтарю отечества, делегаты провинций приносили торжественную присягу. Присягу на верность нации, закону и королю…

…Нация, закон, король… Так была найдена формулировка, к которой лидеры крупных собственников, господствующие в Ассамблее и Ратуше, стремились свести свои труды и дни. Альфа и омега их деятельности, начало и итог их судорожных стремлений примирить непримиримое, она в конечном итоге оказалась глубоко несостоятельной. Ибо «нация» была неоднородной, «закон» не устраивал большинства, а «король» одинаково ненавидел и навязанный ему «закон» и взбунтовавшуюся против него «нацию».

Но кумиры Учредительного собрания свято верили в созданную ими догму. Желаемое они принимали за действительное, и, когда от праздников пришлось вернуться к будням, они с редкой настойчивостью и целеустремленностью пошли намеченным путем.

Декреты, изданные Ассамблеей в 1790-1791 годах, преследовали две цели. Во-первых, надлежало закрепить и утвердить все то, что уже было вырвано у феодализма и абсолютизма во благо крупной буржуазии, Во-вторых, утихомирить и обезоружить народ, лишив его возможности в дальнейшем чересчур сильно повышать голос.

Осуществляя первую цель, законодатели отменили деление на сословия, упразднили дворянство вместе с его титулами и гербами, превратили духовенство в обычных государственных чиновников, установили свободу вероисповедания, конфисковали и пустили в распродажу церковные земли, названные «национальными имуществами». Ассамблея устранила все прежние ограничения, мешавшие свободному развитию промышленности и торговли, уничтожила старые феодально-абсолютистские учреждения, в первую очередь парламенты, провела административную реформу.

Этим законам рукоплескала не только буржуазия. Их приветствовала вся новая Франция.

Но одновременно с этим Собрание продолжило серию мер, начатых еще осенью прошлого года и ставивших целью задушить движение «черни». Вслед за «военным законом» и положением об избирательном цензе, делившем граждан на «активных» и «пассивных», законодатели усилили и углубили раскол бывшего третьего сословия. «Пассивным», то есть малоимущим, были закрыты дороги к любой общественной должности. Их не допускали ни к избирательным урнам, ни в национальную гвардию, а новая административная реформа исключила их даже из секционных собраний.

Крестьяне напрасно торжествовали, провожая уходивший феодальный режим. Когда рассеялся туман пышных фраз, сопровождавших аграрное законодательство, оказалось, что труженики полей не получили почти ничего: они по-прежнему были лишь «держателями» помещичьих земель и по-прежнему должны были выполнять большую часть «реальных» повинностей.

Что же касается поднявшихся было городских пролетариев, то в начале лета 1791 года им был нанесен страшный удар: по предложению бретонского депутата Ле-Шапелье Ассамблея единодушно приняла декрет, запрещавший рабочие союзы и стачки…

В целях дальнейшего усиления нажима на массы депутаты собственников стремились усилить власть короля. Закрывая глаза на контрреволюционную политику двора, законодатели наделили монарха правом вето – правом приостанавливать на долгое время любой законопроект Ассамблеи. Людовик XVI сам назначал и смещал министров. А для удовлетворения его личных нужд вотировали цивильный лист – ежегодную сумму в двадцать пять миллионов ливров!.,

Лишь небольшая группа депутатов во главе с Максимилианом Робеспьером осмеливалась противиться политике крупной буржуазии. Однако смельчаков никто не слушал. Законодатели верили, что одержали победу: революция закончена, король у них в руках, а сами они у кормила правления.

Но так ли все было в действительности, как им казалось?..

В действительности революция не прекратилась ни на миг. Поток, сорвавшийся с вековой кручи, оставался неудержимым. И если плотина разбила его на мелкие ручейки, то каждый из них все равно продолжал свой бег в раз принятом направлении.

Крестьянские бунты с новой силой прокатились по стране. Керси, Перигор, Руэрг, департаменты Сены и Марны, Луары и Соны… Отовсюду поступали грозные вести.

Не дремали и города. Не только в столице и крупных центрах, но и в самых глухих, захудалых местечках оживилась деятельность передовых журналистов, возникали народные клубы и общества. После короткого перерыва вновь ударил набат Друга народа. С Маратом соревновался пылкий Демулен, провозгласивший себя «прокурором фонаря» и «первым республиканцем». Весной и летом 1790 года демократическое движение приняло четко организованные формы.