Дантес выстрелил - [3]

XVII

В 1933 году он начал посещать театры, интересоваться политикой и общественной жизнью. На захват власти Гитлером написал даже маленькое стихотвореньице — «Фашизм — это война».

XVIII

Однажды он услышал, что в школах его очень интересно «прорабатывают». Заинтересовался:

— «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Может быть, что-ни­будь новое про себя услышу. — И поехал.

Когда дверца машины открылась и он вылез, то первое, что ему бросилось в глаза, был портрет, висевший над дверями. В глаза бросилась подпись — «Пушкин», и он побледнел.

«Неужели это я? Я всегда был невысокого мнения о своей внешности, но до такой степени...»

Он сидел на задней парте, никем не узнанный, в одном из 10-х классов и слушал. В классе шел опрос. Педагог долго искал глазами по левой стороне журнала снизу вверх и сверху вниз. Головы учеников близоруко рассматривали парты. Наконец жертва была найдена и одиноко замаячила среди класса под облегченные вздохи остальных.

— Расскажи о «Медном всаднике».

— Так, значит... Значит, так... Гм... «Медный всадник» — произведение А.С.Пуш- кина, написано... им... в... 1833 году. Главными действующими лицами являются: «мой Евгений бедный», Петр I на лошади и Нева. В лице «моего бедного Евгения», который был выходцем из крупнопомещичьей, но разорившейся семьи («в давни времена, под пером Карамзина»), Пушкин хотел изобразишь маленького человека, которого давит Петр I на лошади, так как Петр I является воплощением царизма («горделивый истукан»). В лице Невы Пушкин хотел изобразить восстание декабристов («Осада! приступ!» и т.д.). Кроме того, Пушкин хотел изобразить будущую революцию («где опустишь ты копыта?»).

— Довольно, — сказал педагог, — садись. — И рука начертала в журнале иероглиф.

Пушкин недоумевал: откуда они знают, что я хотел изобразить? Не понимаю. Но все же как складно! — Особенно его поразило восстание декабристов и Нева.

XIX

В мае в ресторане своего имени праздновал день рождения. Вспоминал старых друзей и, глядя на их портреты производства ЛАФОКИ, неизменно восклицал:

— Очень, очень похожи. Но как изменились за последнее время.

Приглашал новых друзей. Новые друзья были: академик Н.С.Державин, член-корреспондент Академии наук профессор Д.Д.Благой, профессора Десницкий, Городец­кий, Томашевский, Пумпянский, Цявловский, Модзалевский, Казанский, Мирский и проч., и проч. Они донимали его своими вечными вопросами, однако к ним он относился хорошо, хотя в душе презирал:

«Прицепили к моему Самозванцу революционные идеи, а к «Медному всаднику» — восстание декабристов. Вот уж, поистине, никогда не думал, что воображение может доходить до таких пределов!»

XX

135 лет со дня рождения Пушкин праздновал в зале бывшего дворца князя Шереметева — ныне Дома писателей.

XXI

Но вот багряною рукою

Заря от утренних долин

Выводит с солнцем за собою

Веселый праздник именин.

— Тише, тише, товарищи! Зачем так стремительно? — останавливал гостей про­фессор Мануйлов. Сегодня он был распорядителем на банкете. Стены Дома писателей никогда, даже во времена князя Шереметева, не видели такого количества публики.

У подъезда гудели сотни машин, море людей осаждало двери, иные взбирались на трубы, пытаясь заглянуть в окна.

Осада! приступ! злые волны,

Как воры, лезут в окна...

Взвод конной милиции и дюжина рослых швейцаров с трудом удерживали ликующую толпу, которая разражалась восторженными рукоплесканиями при появ­лении всякой мало-мальской знаменитости.

Все уже были в сборе. Не хватало одного, самого влиятельного, — академика Державина. Но и он наконец явился. В отличие от того старичка, который приезжал на публичный экзамен в Лицей, этот Державин ничего не спросил у швейцара и поднялся наверх.

Оркестр держал наготове инструменты: он должен был исполнить новый марш, написанный по этому случаю композитором Шостаковичем, «Мы с Пушкиным». Державин вошел в фойе.

Пушкин легко подбежал к нему и трогательно взял под руку. Державин обнял Пушкина и пожелал ему еще столько же лет такой же плодотворной жизни. Пушкин поблагодарил и повел его в соседнюю комнату, сказав по дороге:

— Прошу, господа.

Ища глазами знакомые лица, Державин с трудом узнавал своих друзей и коллег — многие из них отрастили на этот случай густые бакенбарды а-ля Пушкин.

Все пошли вслед за ними и стали размещаться за столом. Предусмотрительный профессор Мануйлов поместил около приборов карточки с именами присутствующих, причем строго соблюдал принцип местничества — чем больше литературное значе­ние, тем ближе к Пушкину. Профессора, делегаты колхоза имени Пушкина, писатели, литературоведы, ударники производства, критики, артисты, журналисты, фотографы, художники и другие метались между столами в поисках своей карточки. Мануйлов наткнулся на стоящего с поникшей головой Юрия Николаевича Тынянова.

— Вы почему стоите?

— Я — Тынянов...

— Тынянов?.. А! Тынянов!.. Да, но почему же вы все-таки стоите? Что, вам места мало? Где ваша карточка?

— Понимаете, профессор, вот этот... сел на мое место и не пускает.

Мануйлов поправил галстук и с храбрым видом подошел к сидящему.

— Вы кто такой? — спросил он.

— Я — Реет.