Данте в русской культуре - [98]

.

Последнее замечание немецкого исследователя особенно значимо для адекватного понимания концепции Веселовского, его оценки культурного поворота, начавшегося в средневековой Италии. Известно, что Голенищев-Кутузов порицал Веселовского за «резкую оппозицию к тем ученым, которые пытаются найти в XIII веке начало перелома, в нашей современной терминологии именуемое Предвозрождением»[930], а также за картину этого еще как будто пребывающего в неподвижности столетия, словно не совлекшего с себя, по словам Веселовского, «ветхого человека»[931].

Но для Веселовского, обоснованно подчеркивающего очевидную связь дантовского века с томизмом[932], взгляд на эпоху Возрождения был отнюдь не столь прямолинеен. При защите диссертации он, впоследствии слывший радикальным позитивистом, утверждал: «В истории идей насильственных перерывов гораздо менее, чем обыкновенно думают. Эпохи упадка и возрастания, эпохи процветания и косности – все это искусственные рубрики, группирующие известное количество фактов, произвольно отгороженных для удобства изучения»[933]. Примечательно, что почти через семьдесят лет подобное мнение выскажет нидерландский историк культуры Й. Хёйзинга: «Соотношение между расцветающим Гуманизмом и умирающим духом Средневековья далеко не так просто <… > в ренессансном духе черты Средневековья были укоренены гораздо глубже, чем это обычно сознают»[934].

Некоторые ученые XX века высказывались категоричнее. «Не существует, – заявлял на страницах влиятельного английского издания „Journal of the History of Ideas“ (1943) Л. Торндайк, – разграничивающей линии между средневековой и ренессансной культурой»[935].

Многие дантологические воззрения Веселовского продолжают свою жизнь в науке. Их методологическое значение дает о себе знать по сей день. Веселовский был одним из первых, кто заговорил об отличиях итальянского возрождения от северного, обусловленных, по мнению ученого, «…различным отношением старых основ и новых начал. На Севере, – писал Веселовский, – возрождение являлось раскрытием нового культурного принципа, который шел вразрез с содержанием прежнего развития, но вместе с тем был новым вкладом в его историю и выводил ее на новые пути. В Италии принципы возрождения не приносят ничего нового сравнительно с теми, которые уже лежали в основаниях предыдущей культуры…»[936] Говоря об этих основаниях, Веселовский имел в виду, как точно заметил М. П. Алексеев, «роль классического предания в итальянской жизни средних веков»[937]. В этом отношении знаменательно замечание С. С. Аверинцева о заключительном стихе «Божественной комедии» «L'amor che move il sole e Paître stelle»: «…это не полет поэтической фантазии, а корректное формулирование одного из тезисов аристотелевской космологии»[938].

Согласно современным интерпретациям, итальянский Ренессанс обязан своим возникновением попытке Кватроченто примирить классическое наследие с христианством, или античную философию природы с откровением Бога в истории, проще – примирить небо и землю. На Севере же, как отмечает Л. М. Баткин, новая картина мира формировалась без оглядки на Античность. Европейский Север выходил из Средневековья с опорой на ту же самую средневековую культуру: «Способность взглянуть на средневековье критически, тем самым преодолевая его, рождалось преимущественно из раздвижения и обособления его полюсов, земли и неба, мирского и сакрального, человеческого и божественного…»[939] Нельзя не заметить, что соображение Баткина корреспондирует с «новым принципом», который предложен Веселовским при характеристике генезиса Северного Возрождения.

М. Л. Андреев, автор обзора «„Божественная комедия“ Данте в зарубежной критике 1970-х годов» видит новизну дантологической критики этих лет в том, что исследователи сосредоточили свое внимание на литературных достоинствах дантовской поэмы, отказываясь толковать ее как некую богословскую «сумму»[940]. Прецеденты такой стратегии в изучении «Божественной комедии», конечно, были и раньше. Уже в XVI веке изучением языка и стиля великого флорентийца профессионально занимался П. Бембо[941]. Традиция подобных исследований была прервана классицизмом. XIX век возвращался к ней с немалыми усилиями благодаря работам К. Витте, Г. Бланка, Э. Мура… В этом ряду ученых был и Александр Веселовский с его «гелертерской», по словам А. Н. Пыпина, манерой, которая, по мнению автора, служила барьером широкому интересу к трудам ученого. «Его исследование, – писал Пыпин, – есть чрезвычайно любопытный опыт проникнуть в древнейшие отношения европейской, и в том числе славянской и русской, культуры, – проникнуть не путем поэтической идеализации, а с реальными историческими фактами в руках. И здесь опять приходится жалеть, что исключительно гелертерская форма [напр. слишком лаконические указания источников, не переведенные цитаты (иногда в две-три страницы) греческие, румынские, средненемецкие и старо-французские и т. п.] делает его труды малодоступными для обыкновенных читателей…»[942]

Сам Веселовский воспринимал «гелертерскую» манеру как необходимое условие изучения истории литературы, осознанной «…как целое, имеющее свое определенное развитие во времени, свое русло, уследимое в сети притоков и разветвлений, свою законность в последовательной смене поэтических родов, в истории стиля, эстетических воззрений и сюжетов. Понятая, таким образом, как своеобразный организм, – писал Веселовский, – она не только не исключает, но и предполагает пристальное, атомистическое изучение какой-нибудь невзрачной легенды, наивной лирической драмы, не забывая ради них Данта и Сервантеса, а приготовляя к ним»