Данте в русской культуре - [90]

Вместе с тем Блок не случайно называл свои стихи «трилогией вочеловечивания» (от мгновения слишком яркого света – через необходимый болотистый лес – к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и… к рождению человека «общественного») (VIII, 344). И на этом пути поэт оказывался чрезвычайно близок Данте, который, по удачному выражению Карла Фосслера, шел от индивидуального «я» к великому «все»[826]. Стремление Блока «оставаться самим собою» (VIII, 205) и быть «самим по себе» (VIII, 205) диктовалось его убеждением, что он видит и слышит «то, чего почти никто не видит и не слышит» (VIII, 491). «Я не лирик», – говорил Блок (VIII, 344). Он полагал, что искусство рождается из «вечного взаимодействия двух музык – музыки творческой личности и музыки, которая звучит в глубине народной души» (VII, 364). В его понимании музыка – это «духовное тело мира», она «предшествует всему, что обусловливает»[827]. Эти представления побуждали Блока задуматься над наставлением Карлейля и характеристикой, которую тот дал Данте: «Глубина, восхищенная страстность и искренность делают его музыкальным; всматривайтесь, – подчеркивал Блок, – в вещи достаточно глубоко, – и вы повсюду найдете музыку»[828]. Позднее он напишет: «События идут как в жизни, и если они приобретают иной смысл, значит, я сумел углубиться в них»[829].

«Музыкальность» Данте могла восприниматься Блоком как залог «цельного» знания, ибо «музыка есть сущность мира» (VII, 360). Он пояснял: «Мир растет в упругих ритмах. Ритм задерживается, чтобы потом „хлынуть“. Таков закон всякой практической жизни на земле – и жизни человека и человечества. Волевые напоры. Рост мира есть культура. Культура есть музыкальный ритм» (VII, 360). Из этого естественно формулировался вывод: «Поэт, это – носитель ритма. В бесконечной глубине человеческого духа, в глубине, не доступной для слишком человеческого, куда не достигает ни мораль, ни право, ни общество, ни государство, – катятся звуковые волны, родные волнам, объемлющим вселенную» (VII, 404). Подобные волны были доступны напряженному слуху Данте. «Вся мощь его духа, – отчеркивал Блок, – сконцентрировалась в огненную напряженность и ушла вглубь»[830].

Блок считал, что неустанное напряжение внутреннего слуха, прислушивание как бы к отдаленной музыке есть непременное условие писательского бытия (V, 370). Ноуменальный характер музыки он связывал с Вечной женственностью. «К середине мая, – вспоминал Блок мистические переживания юности, – звук с другого берега темнеющей реки кажется мне ее ответом» (VII, 349) (курсив Блока. – A.A.). Настроенность такого рода обостряла внимание поэта к тем замечаниям Карлейля, в которых он находил указания на знакомые ему психологические состояния. «Точно слабый звук флейты, – отчеркивал он, вчитываясь в рассуждения критика о дантовской Франческе, – слышится вам бесконечно слабый звук и проникает в самые тайники вашего сердца. Вы чувствуете в нем также дыхание вечной женственности – délia bella persona che mi tu tolta»[831].

Для Блока Данте – один из тех художников, из уст которых звучали призывы к «цельному знанию, синтезу, к gaia scienza» (VI, 106). «Истинная мысль, – отмечал он у Карлейля, – возникает как бы из черного вихря»[832]. Поэт был согласен с английским автором, утверждавшим, что «Божественная комедия» отнюдь не аллегория, а «возвышеннейшее воплощение христианского духа»[833]. Музыкальность художника как раз и предполагала способность «измерять все события жизни с особой точки» (V, 403), улавливать и передавать «всемирное чувство, чувство как бы круговой поруки всего человечества» (VI, 370), «похищать непохищаемое у жизни» (VI, 109) и делать «как-то скучным разумный возраст человека», творя из хаоса космос[834]. Аллегория же, как и эмпиризм, были для поэта симптомами утраты ритма и слуха, свидетельством «фальшивого пения», которое, как писал Карлейль, «мы всегда будем считать за пустой деревянный звук, за нечто глухое, поверхностное, совершенно неискреннее и оскорбительное»[835]. Блок не случайно отчеркнул эти слова. Вероятно, почти в то же время, а точнее, летом 1909 г., он отметил в записной книжке: «Чем более совершенствуется мой аппарат, тем более я разборчив – и в конце концов должен оглохнуть вовсе ко всему, что не сопровождается музыкой»[836].

«Божественная комедия» была для Блока произведением «исповеднического» характера. Он выделил утверждение Карлейля, что поэма Данте «как бы вылилась из раскаленного добела горнила души»[837], что всякое слово в ней далось страданием и тяжким трудом, что она написана «кровью сердца»[838]. Сам Блок считал: «Только то, что было исповедью писателя, только то создание, в котором он сжег себя дотла… только оно может стать великим» (IV, 278) (курсив Блока. –A.A.). Этому замечанию сопутствовали мотивы «обожженного лица», которые почти неизменно возникали у Блока, как только его мысль была занята судьбой художника, судьбой поэта. Нельзя сказать, что они восходят к cotto aspetto Брунетто Латини[839] или самого Данте и непосредственно соотносятся с творцом «Комедии», но такие стихи, как эти, возбуждают ассоциации с текстом поэмы: