Данте. Демистификация. Долгая дорога домой. Том V - [5]

Не знал он, с чего начать, чтобы нас сослать. Первым делом стал к себе призывать из тех же людей, которые нам прежде друзья были, ласкал их, выспрашивал, как мы жили и не сделали ли кому обиды, не брали ли взяток. Нет, никто ничего не сказал. Он этим недоволен был. Велел указом объявить, чтобы все и всякие без опасения подавали самой государыне челобитные, ежели кого чем обидели, — и того удовольствия не получил. А между тем всякие вести ко мне в уши приходят; иной скажет: в ссылку сошлют, иной скажет: чины и кавалерии (кавалерии — чины, звания и награды кавалера) отберут. Подумайте, каково мне тогда было! Будучи в 16 лет, ни от кого руку помощи не иметь и не с кем о себе посоветоваться, а надобно и дом, и долг, и честь сохранить и верность не уничтожить. Великая любовь к нему весь страх изгонит из сердца, а иногда нежность воспитания и природа в такую горесть приведёт, что все члены онемеют от несносной тоски. Куда какое это злое время было! Мне кажется, при антихристе не тошнее того будет. Кажется, в те дни и солнце не светило. Кровь вся закипит, когда вспомню, какая это подлая душа, какие столбы поколебала, до основанья разорил, и до сих пор не можем исправиться. Что до меня касается, в здешнем свете на веки пропала.

И так моё жалкое состояние продолжалось по апрель месяц. Только и отрады мне было, когда его вижу; поплачем вместе, и так домой поедем. Куда уже все веселья ушли, никакого сходства не было, что это жених к невесте ездит. Что же, между тем, как домашние были огорчены! Боже, дай мне всё то забыть! Наконец, надобно уже наш несчастливый брак оканчивать; хотя как ни откладывали день ото дня, но, видя моё непременное намерение, принуждены согласиться. Брат тогда был болен старший, а младший, который меня очень любил, жил в другом доме по той причине, что он тогда не болел ещё оспой, а старший брат был болен оспой. Ближние сродники все отступились, дальние и пуще не имели резону, бабка родная умерла, и так я осталась без призрения. Сам Бог меня давал замуж, а больше никто. Не можно всех тех беспорядков описать, что со мной тогда были. Уже день назначили свадьбе; некому проводить, никто из родных не едет, да некого и звать. Господь сам умилосердил сердца двух старушек, моих свойственниц, которые меня провожали, а то принуждена была с рабой ехать, а ехать надобно было в село, 15 верст от города, там наша свадьба была. В этом селе они всегда летом жили. Место очень весёлое и устроенное, палаты каменные, пруды великие, оранжереи и церковь. В палатах после смерти государевой отец его со всей фамилией там жил. Фамилия их была немалая; я всё презря, на весь страх: свёкор был и свекровь, три брата, кроме моего мужа, и три сестры. Ведь надобно бы о том подумать, что я всем меньшая и всем должна угождать; во всём положилась на волю Божию: знать, судьба мне так определила. Вот уже как я стала прощаться с братом и со всеми домашними, кажется бы, и варвар сжалился, видя мои слёзы; кажется, и стены дома отца моего помогали мне плакать. Брат и домашние так много плакали, что из глаз меня со слезами отпустили. Какая это разница — свадьба со сговором; там все кричали: ах, как счастлива, а тут провожают и все плачут; знать, что я всем жалка была. Боже мой, какая перемена! Как я выехала из отцовского дома, с тех пор целый век странствовала. Привезли меня в дом свекров, как невольницу, всю расплаканную, свету не вижу перед собой. Подумайте, и с добрым порядком замуж идти надобно подумать последнее счастье, не только в таком состоянии, как я шла. Я приехала в одной карете да две вдовы со мной сидят, а у них все родные приглашены, дядья, тётки, и пуще мне стало горько. Привезли меня как самую беднейшую сироту; принуждена всё сносить. Тут нас в церкви венчали.

По окончании свадебной церемонии провожатые мои меня оставили, поехали домой. И так наш брак был достоин плача, а не веселья. На третий день по обыкновению я стала собираться с визитами ехать по ближним его сродникам и рекомендовать себя в их милость. Всегда можно было из того села ехать в город после обеда, домой ночевать приезжали. Вместо визитов, сверх чаяния моего, мне сказывают, приехал де секретарь из сената; свекор мой должен был его принять; он ему объявляет: указом велено де вам ехать в дальние деревни и там жить до указа. Ох, как мне эти слова не полюбились; однако я креплюсь, не плачу, а уговариваю свёкра и мужа: как можно без вины и без суда сослать; я им представляю: поезжайте сами к государыне, оправдайтесь. Свёкор, глядя на меня, удивляется моему молодоумию и смелости. Нет, я не хотела свадебной церемонии пропустить, не рассудя, что уже беда; подбила мужа, уговорила его ехать с визитом. Поехали к дяде родному, который нас с тем встретил: был ли у вас сенатский секретарь; у меня был, и велено мне ехать в дальние деревни жить до указа. Вот тут и другие дядья съехались, все то же сказывают. Нет, нет, я вижу, что на это дело нет починки; это мне свадебные конфетки. Скорее домой поехали, и с тех пор мы друг друга не видали, и никто ни с кем не прощался, не дали время.