Данэя - [65]

«Ты должна!», «Уклоняться недостойно», «Мы ждем!», «Трудный подвиг». Лихорадочно билась мысль, сопротивляясь из последних сил. Напряженно боролась с Даном, с Брандом, с Агнес, с самой собой. Наконец, измученная, с мокрым лицом, Эя заснула.

Это был прекрасный сон. Она была на Земле, стояла босая на опушке леса, среди густой высокой травы. Недавно прошел теплый летний дождик. Свежий запах земли и зелени, чистой, яркой, в сверкающих каплях. Небо очищается, и впереди, за огромным лугом, за рекой вдали — радуга в вышине. Надо идти туда.

Эя проснулась, тихо улыбаясь, спокойная и счастливая. Она все еще видела радугу. А потом вдруг вспомнила вчерашнее, и снова завертелись мысли, но в клубок их, не желая исчезнуть, вплеталась радуга.

Радуга. Радуга. Само слово чем-то тревожило, что-то будило — давнее, смутное, почти начисто забытое. И внезапно вспомнила: «Радуга», повесть о войне. Второй мировой. Она прочитала ее еще в гимназии, вне программы.

…Украинское село, захваченное немецкими войсками. Комендант допрашивает женщину: она партизанка, на нее донесли. Зачем она пришла в село? Ждет ребенка; пришла, чтобы родить его в теплой хате. Коменданту нужны сведения о партизанах, но она ничего не говорит. На страшном морозе, раздетую, беременную, гоняет ее по снегу немецкий солдат с винтовкой. И люди из темных окон хат следят, бессильные помочь ей.

И одна из них не выдерживает, посылает сынишку, и тот тихонько ползет по снегу к сараю, где заперта партизанка. «Тетка Олена, я вам хлеба принес!» Но тут же выстрел: солдат убивает мальчика. Теперь уже мать ползет тайком, чтобы забрать его тело, брошенное солдатами.

И вот он лежит — сын ее, она и остальные дети стоят рядом, в последний раз смотрят на него. «Убили Мишку», говорит маленькая сестренка. «Фашист убил», добавляет брат. Им приходится похоронить его тут же, в хате, вырыв могилу в земляном полу и тщательно разровняв землю, чтобы скрыть следы.

А партизанка прямо в холодном сарае рожает, и фашистские солдаты смотрят и ржут. Она снимает с себя из последнего, что ей оставили, чтобы завернуть ребенка.

Ее снова приводят к коменданту. Она теперь мать, должна думать о ребенке, должна сказать ему все, иначе… Но ни слова не слышит он — и тогда стреляет в лицо только что родившегося ребенка. С трупиком его на руках идет она в свой последний путь — к реке, где солдат отбирает у нее тельце ребенка и кидает его в прорубь. Потом комендант стреляет в нее. Радуга висела в тот зимний день над селом…

Да: пожертвовали даже детьми, но не уступили, не предали — и потому в конце концов победили. Страшную вещь — фашизм. Это уже была не фантазия, не аллегория — сама жизнь, которая часто страшней любой выдумки. И действовали простые люди, никогда не считавшие себя героями. Но не меньше от того были их муки и горе, величие их. Жертвовали детьми, самым дорогим — надо было. Надо!

Надо было тогда, надо и сейчас. Жуткая аналогия тогда и сейчас. Есть сходство, пусть невероятно отдаленное, между тем и другим. Неполноценные народы, неполноценные расы — эти понятия существовали у фашистов, хотя они включали в них всех неарийцев, вне зависимости от умственных способностей, наличие которых у них просто не признавали. Главное, что допускалось правомерная возможность обращаться с ними, как с не людьми. В этом суть!

И если это так, то, действительно, Лал был целиком прав. Следовательно, этого не должно быть.

И, значит, надо! Надо — несмотря ни на что. На то, что может быть страшно. Даже гораздо страшней, чем можно представить. Надо! И откладывать незачем.

Эя надевает скафандр. Одевает Пса. Катер взмывает в небо и устремляется ко Второй пещере.

На подлете она вызвала Дана. Он на площадке чуть ниже озера. Ждет ее.

Посадив катер, пристегнула вертолеты себе и Псу. Ведя вертолет Пса по радио, поднимается высоко, летит к озеру. Вот оно, уже полностью очищенное от глыб, мерцающее. Площадка под ним, и маленькое серебристое пятно. Дан.

Он неподвижно, опустив голову, сидит у какого-то огромного камня.

— Здесь мы были в его последний миг, — без всякого предисловия говорит он, глядя на ее тень. И не поднимает голову, не глядит в лицо, как будто боится прочесть в нем окончательный отказ.

Она садится на камень рядом. Пес покорно ложится у его ног.

— Я вцепился в этот камень. Одной рукой. Непонятно, каким образом. Снова попробовал недавно — ничего не получается. Он держался за меня, потом рука у меня заскользила, он толкнул меня и отпустил мою руку, за которую держался, и я вцепился в камень обеими руками. Его сразу смыл поток, он не сумел ни за что зацепиться: у него было меньше сил, чем у меня — мое тело намного моложе. Я успел позвать его. «Дан! Не забудь… А-а-а!!!» И все! Его, должно быть ударило глыбой. Или в этот момент он летел вниз, в пропасть. Здесь все это произошло. — Он замолчал, продолжая избегать ее взгляда.

Она взяла его за руку. Он поднял голову, взглянул ей прямо в глаза. По ее спокойному виду, по улыбке понял, что она с ним — совсем и окончательно.

— Спасибо, — еле слышно произнес он. — Спасибо, что я не ошибся.

— Не надо, родной мой! Все будет как надо. Будет ребенок — а понадобится, то не один.