Дань смельчаку - [19]

В данном случае ее спокойствие не произвело надлежащего эффекта, а лишь разозлило меня. Я схватил Шейлу чуть повыше локтей и прошипел:

— Шейла, пойми — они там. Вьетконговцы. Я их видел.

На ее лице отразился ужас, когда она попыталась высвободиться, — ужас, пробивший защитную оболочку спокойствия, как камень разбивает стылую поверхность пруда.

— Эллис, выпей еще. Давай принесу.

Она прошла на кухню, закрыла за собой дверь, а я сел, подвешенный в своем кошмарном сне. Слабое звяканье телефона на столе возле окна выбросило меня обратно в реальность.

Если бы я поднял трубку, то этим самым только бы вспугнул Шейлу, говорившую из кухни. Вместо этого я потихоньку встал и подошел к сервировочному окошку между комнатами.

Оно было открыто примерно на полдюйма — достаточно, чтобы видеть половинку ее лица и руку, сжимающую трубку. Голос был приглушен, беспокоен.

— Нет, я должна лично говорить с доктором О'Харой. Это вопрос жизни и смерти.

Шон О'Хара. Лучший психиатр с Харли-стрит. Мне следовало догадаться.

Шейла произнесла:

— Шон? Шейла Уорд беспокоит. Да, да, снова Эллис. Думаю, тебе сейчас же нужно приехать сюда. Дело совсем плохо, так плохо, что хуже некуда. Он только что пришел совершенно невменяемый и сказал, что видел вьетконговцев на болотах. Видимо, регрессия. Вьетнамские воспоминания. — Последовала пауза, показавшаяся мне вечностью. — Нет, со мной все в порядке. Чуть раньше я позвонила Максу Сен-Клеру. Он тоже скоро будет здесь.

После того как она повесила трубку, я пинком распахнул дверь. Когда Шейла вскрикнула, эрдель подскочил ко мне, оскалив зубы в сантиметре от моей ноги.

Она схватила его за ошейник и оттащила в сторону. Я усмехнулся:

— Итак, я сломался — окончательно и бесповоротно, так? Вьетнамская регрессия? Так вот я вам покажу! Я покажу, что видел своими глазами то, что сказал! Не только покажу, но и докажу!

В подставке для зонтиков возле входной двери у меня стояло несколько дробовиков. Я взял шестнадцатимиллиметровый, повесил на шею пояс с патронташем и выскочил из дверей, пока Шейла старалась утихомирить пса.

* * *

В лицо мне — холодный и жгучий — ударил дождь. Это все происходило по-настоящему, наяву, и, вдохнув в легкие сырой соленый воздух, я отправился по тропе.

В Шойбернессе снова стреляли — глухой грохот тяжелых орудий, как и до этого, — а сквозь жилы ползла холодная уверенность, наполнявшая меня яростью, совсем другой, контролируемой, сильно отличавшейся от налитой кровью глазной, с которой я выскочил из дома. Произошло ли все, что я видел, в действительности? И если произошло, то — когда?

На мгновение мне удалось подавить хаотичный поток мыслей. Когда-то мне удалось выжить в такой стране, где умирали настоящие мужчины и ничто им не помогало. Не для того я прошел через вьетнамский ад, чтобы тупо помереть в болотах на побережье Северного моря. Вариант с собакой я не мог объяснить и далее не старался, но вот те двое... Они должны были быть настоящими, потому что иначе все настолько страшно, что даже думать об этом невозможно...

Шестнадцатый калибр, одноствольный, с передергивающимся затвором, вмещал в магазин шесть патронов 662. Смертоносное оружие, если бить с небольшого расстояния. Быстро зарядив ружье, я через некоторое время сошел с дорожки и пошел по предательски мягкой тропке через топи. Один неверный шаг в сторону мог завести вас в такую трясину, которая в момент проглотила бы даже слона.

Идти надо было как можно осторожнее, но не потому, что я боялся болота. Из-под ног в разные стороны разбегались дикие утки, чирки, кряквы. Чуть сильнее наступишь на покачивающуюся тропу, чуть спугнешь болотную братию — и она разлетится, оглашая воздух тревожными кличами, предупреждая всех и вся, что здесь крадется врат.

Но покамест вся эта мелочь пряталась по кусточкам, не вылетая в дождь, — я слишком много времени провел в дельте Меконга, чтобы пугать дичь: для нее я был «своим». Я выжил благодаря тому, что перехитрил вьетконговцев в навязанной ими же игре. Они были неплохо выдрессированы, но не так, как я. Они ждали меня здесь, на болотах, — ждали, пока я не объявлюсь. Ждали, пока я не совершу ошибку, — как делали всегда. Что же, я был согласен поиграть. Я спрятался в толще кустарника и камышей, подготовив шестнадцатку, и принялся ждать — как делал множество раз до этого — звука, малейшего шепота, намека на чужеродное присутствие.

* * *

Никто не приветствовал меня по возвращении из Вьетнама, никто не чествовал «героя» — общественное мнение было настроено против, и я обнаружил, что завис в атмосфере недружелюбия, как и множество других наемников, участвовавших в различных кампаниях с сорок пятого года.

Дед попытался было забыть прошлое, так как имел слабость к медалькам, а их у меня — честное слово — было предостаточно. Но ничего не вышло. Старик большей частью сидел в кресле с глазами на мокром месте, уставившись в пространство и не произнося ни слова. Проведя с ним десять пренеприятнейших дней, я уехал, оставив его на попечение тех, кому это было нужно больше, чем мне. Уехал в Лондон.

То, что произошло дальше, не могло не произойти. Я начал скатываться все ниже и ниже — ежедневная бутылка скотча и пьяное бормотание по вечерам. Необходимость самоуничтожения. Старые друзья, которые поначалу еще пытались изобразить подобие радости, вскоре научились меня избегать. Казалось, ничто не остановит меня от падения в никуда вниз башкой.