Дамская комната - [77]

Ответом ей был взгляд, обволакивавший ее с головы до ног. Бернар изменился, но не столько внешне, сколько в манере себя держать. Чувствовалась его большая уверенность в себе. Если он и раньше не казался робким, то теперь об этом говорило все его поведение.

Этот блестящий путешественник без устали рассказывал анекдоты, ходившие среди жителей Турина. Веселый и умный, он избегал вульгарностей и самолюбования и привлекал всех своим обаянием. Отвечая на его учтивые расспросы, все пустились в рассказы о том, чем они занимались в отсутствие своего гостя. Жанна говорила о своих занятиях, Мари объясняла, как нужно иллюстрировать рукописи, Лодина, к удовольствию свекра и свекрови, поведала о своих планах в отношении образования детей. Метр Брюнель и Бертран с интересом выслушали соображения Бернара об итальянской торговле, а Матильда была в восхищении от подарка, врученного ей молодым человеком под конец ужина: гобелена с изображением сцены рождения Христа.

«Он вовлекает нас всех в свою игру. Посмотрим, что будет дальше», — подумал Этьен.

Никто не удивился, когда Бернар перед самым уходом спросил ювелира, не может ли тот принять его завтра для важного разговора. Было достаточно очевидно, что все поведение суконщика за ужином говорило о весьма определенных намерениях. Они расстались, договорившись о встрече в первой половине дня.

— Ну что ж, дочка, — сказал Этьен Жанне после ухода гостя, — мне кажется, что этот юноша готов сделать вполне определенное предложение!

Бернар Фортье был точен. Явившись на улицу Бурдоннэ, он нашел там метра Брюнеля, отложившего ради него свои обычные дела.

После нескольких банальных фраз, диктовавшихся вежливостью, молодой человек обратился к главному.

— Я отправился в Италию испытать свою склонность, которая, хотя и была сильна, не слишком отличалась, как мне казалось, от тех симпатий, которые мне пришлось испытать, когда для меня настал возраст любви. Видит Бог, я в этом не дал маху!

Он говорил много, с подробностями, описывал состояния своей души без всякого намека на удовлетворение. Сидя напротив него, Этьен, не переставая слушать, старался составить себе насколько возможно точное мнение о человеке, претендовавшем на руку Жанны.

— За эти месяцы изоляции, на которую я обрек себя сам, я пытался ограничить пределы любви, которая вначале была лишь влечением, — продолжал Бернар. — Именно поэтому я счел за благо абсолютное молчание. Я думал, что переписка с вашей такой обворожительной дочерью быстрее, чем мне того хотелось, увлечет меня по пути Гименея.

«Он говорит как по писаному, — думал Этьен. — Не могу объяснить себе той некоторой неловкости, которую вызывает у меня эта цепь бесконечных периодов. При всем том, что он не лишен известного естественного расположения к чувствительности…»

— Я считаю, что правильно сделал, назначив себе такой испытательный срок. Отсюда следует, что я испытываю гораздо больше чувств к вашей Жанне, чем ко всем тем девушкам, за которыми мне доводилось ухаживать до нее. Я более не могу сомневаться в своем желании быть рядом с нею.

Этьен рассеянно слушал рассчитанно уравновешенные фразы, которыми, должно быть, гордился его собеседник. Что было в сердце и на уме у этого парня, кроме этого потока слов? Будь это любой другой, можно было бы подумать, что его речи лишь завеса, скрывающая притворную застенчивость. С ним другое дело. Так что же? Не может ли такое многословие маскировать истинное волнение? Не является ли оно спасительным ораторским приемом? Конечно, Жанна еще очень молода, но внимательному наблюдателю нетрудно заметить в ней черты уже сильной личности, с требовательным характером, бескомпромиссной. Этот человек, прикрывающийся барьером из слов, способен ли он должным образом отвечать стремлениям женщины, которая не удовлетворится внешними качествами, какими бы они ни были?

Умный, способный пробудить интерес, а потом и завладеть вниманием тех, к кому он приближается, честолюбивый, деятельный, этот суконщик, должно быть, наделен талантами, необходимыми для того, чтобы обеспечить себе хорошее положение, богатое будущее, но обладает ли он теми важнейшими качествами, которые могли бы сделать его надежным компаньоном, верным мужем, другом всей жизни?

В сущности, метр Брюнель ничего об этом не знал.

— Итак, я имею честь просить вас выдать за меня вашу дочь, — закончил молодой человек.

Чтобы подчеркнуть официальный характер этой просьбы и одновременно не выглядеть слишком прямолинейным, суконщик не к месту рассмеялся.

— Черт побери, я выражаюсь как нотариус! — воскликнул он с виноватым видом, который несколько успокоил метра Брюнель. — Не сердитесь на меня, пожалуйста, за то, что я оглушил вас своими речами, но только так мне удастся скрыть свое волнение!

Это было почти ответом на все вопросы Этьена и, во всяком случае, началом его успокоения.

«Этот тон мне нравится уже больше! — вздохнул он. — Если он способен на такую непосредственность, то ничего не потеряно!»

— Я мало сомневался в том, что вы собирались мне сказать, — без обиняков заявил ювелир. — Ваше предложение делает мне честь, оно лестно для всех нас. Мы с женой чувствуем симпатию к вам, и вы, как я думаю, не удивляетесь тому, что я об этом говорю. К тому же до меня дошли слухи о вашей превосходной репутации как суконщика. Мне кажется, что и моя дочь также расположена к вам, что немаловажно. Таким образом, у меня есть все основания для того, чтобы ответить вам в удовлетворительном для вас смысле. Но брак дело серьезное, это необратимое таинство. Поэтому, прежде чем на него решиться, следует проявить осторожность, всесторонне гарантировать правильность такого шага. Вот что я предлагаю, чтобы вы с Жанной лучше узнали друг друга: поухаживайте достаточно скромно за моей дочерью, встречайтесь с нею как можно чаще, ничем ее не компрометируя, беседуйте, посмотрите, совпадают ли ваши вкусы, мнения и мысли. Только потом поговорим о помолвке.