Дамская комната - [33]

— Флори!

— Я запрещаю вам называть меня по имени! Отныне я вообще запрещаю вам говорить со мною о ваших оскорбительных поползновениях! Кроме того, у вас больше не будет случая докучать мне, как вы позволили себе это сегодня я запрещаю вам появляться в моем доме, пока вы не образумитесь!

— Умоляю вас!

— Нет. Я принадлежу одному мужчине, знайте это, даже если он далеко, и я не из тех, кто ищет успеха в отсутствие мужа! Возвращайтесь в Тур, это лучшее, что вы можете сделать. И оставайтесь там! Вы нанесли мне оскорбление, достаточное для того, чтобы мне долго не захотелось встречаться с вами!

Она видела, как в нем желание поплакаться боролось со страхом окончательно ей не понравиться. Второе чувство взяло верх. Он поклонился.

— До свидания!

Флори вернулась домой.

«Какое проявление добродетели! — думала она. — Какое прекрасное негодование со стороны женщины, бесстыдно обманывающей мужа с тем самым мужчиной, который является причиной несчастья, разделившего нас. Какая милая уловка! Я только что заявила, что принадлежу одному-единственному мужчине — нужно ли при этом называть его имя — будь то Филипп или Гийом? Да и знаю ли я это сама? Если бы этот бедолага, которого я только что поставила на место, сомневался по поводу того, как я провожу большинство своих ночей, он не стал бы делать подобных предложений, а просто повалил бы меня без лишних слов на землю под забором!»

Сделать себе такое признание нелегко. Она со слезами упала перед своим алтарем.

— Что с вами, мадам? Я могу чем-нибудь вам помочь?

Это был голос встревоженной Сюзанны.

— Нет, ничего. Дело все в той же маленькой Агнес, она так больна, что я не могу и подумать о том, чтобы оставить ее там одну, в такой опасности. Я поеду к ней и попытаюсь помочь ей выжить.

Не пожелав съесть ничего, кроме нескольких ложек супа и кусочка сыра, она отправилась в Гран-Мон.

Опять моросил дождь. Несмотря на брезентовый верх двуколки, Флори вошла в палату больных детей совсем окоченевшей. Теплый воздух от камина и от тележки, полной раскаленных углей, показался ей удушающим. Она сбросила толстый плащ, набухший от влаги, и спросила сиделку.

— Что Агнес?

— Все так же. Ничего нельзя сказать. Она дремлет, кашляет, порой пошевелится и снова засыпает. В общем ни лучше, ни хуже, чем вчера.

— Я побуду около нее.

— Но сегодня воскресенье…

— Я не стану делать что-то особенное. Хочу молиться за нее, сидеть с нею, разговаривать, следить за тем, чтобы ей было хорошо.

— Как пожелаете. Но ведь сказал же Господь. «Суббота для человека, а не человек для субботы»?

Флори уселась у изголовья кроватки девочки. Она решила заняться ею с таким вниманием, с такой нежностью, на какую способна только мать, которой следовало бы быть на ее месте.

Не раздумывая больше о побуждавших ее к этому причинах, Флори принялась за дело. Она давала ребенку подслащенный сироп мака и мальвы, натирала грудь и хрупкую спину мазью, приготовленной сестрой-фармацевтом, поила растворами, расхваленными новенькой послушницей, сопровождая все это тихими песнями, молчаливой молитвой; само ее присутствие было таким благотворным, что метавшийся в жару ребенок чувствовал его целительный свет.

Вокруг Флори шла своим чередом жизнь приюта, в согласии и покое. Все пятеро больных малышей также требовали внимания. Они играли, на что-то жаловались, чего-то просили, смеялись и плакали, что-то бормотали. В палату входили монахини, следя за их состоянием, подходили то к одному, то к другому, снова уходили. Хлопотала послушница. Переходя от одной кроватки к другой, она поправляла постели, давала питье… Служанки подносили целые куски стволов деревьев для камина, уголь для обогрева. Когда было нужно, Флори помогала им всем, а затем быстро возвращалась к изголовью кровати Агнес.

День прошел, и наступил вечер.

— Я поужинаю и буду спать здесь, около нее. Пожалуйста, сообщите моим слугам, что я останусь в Гран-Моне столько, сколько понадобится.

Она знала, что, по всей вероятности, этой ночью в башню придет вернувшийся из своей поездки Гийом. Тем хуже. Позднее она объяснит ему, после того как выходит Агнес, почему впервые не смогла его принять.

Заставив ребенка выпить немного молока, взбитого с яичным желтком, чуточку мальвазии с медом, хотя девочка сначала ото всего отказывалась, она поела немного и сама, прежде чем улечься на принесенном служанкой матраце, застеленном простынями, одеялами и меховым пологом для ног, рядом с Агнес.

Думая о том, кто в эти минуты, наверное, дрогнул от холода, дожидаясь ее в Вансэе, о другом, которого отправила обратно в Тур, о своем мертвом сыне, об этой больной крошке, Флори, спавшая плохо, пережила странные часы. Она часто вставала, чтобы посмотреть, не раскрылась ли Агнес, дать ей лекарство, и лишь изредка глаза ее смыкались от усталости, но почти сразу же ее короткий сон прерывали шаги дежурной монахини, шелест простыней, кашель, шепот, сдержанное движение, неясные шумы общей палаты.

Несмотря на приступы кашля, сотрясавшие ее, девочка спала лучше, чем Флори. На рассвете ей послышалось, что ее позвал ребенок, и она в очередной раз склонилась над крошечным спящим тельцем. Ей показалось, что отечность лица спала, что дыхание стало более спокойным.