Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник] - [54]

~~~

Ночи в мастерской и вечера в спальне с маками не имели между собой ничего общего.

В спальне с маками принимала Марта, в мастерской принимали ее.

Вечерами, в знакомой обстановке, среди своих вещей, привычных знаков, она сохраняла контроль над собой даже в дни штормов и больших приливов. По ночам компас словно с цепи срывался. Марта теряла ощущение себя самой.

Когда она возвращалась домой после ночи, проведенной в мастерской, она шла по улице, пошатываясь, как пьяная, — впрочем, она и была пьяна, потому что себя совсем не узнавала, потому что приходила в свой дом, как в незнакомый. Ей нужно было, чтобы прошло несколько часов, прежде чем она начнет находить следы собственного пребывания здесь, и она всегда надеялась, что дети в это время не позвонят.

Она не решалась признаться — даже Селине, что иногда ночует в мастерской. «Нет, это слишком, это уже чересчур…»

После смерти Собаки во взгляде Феликса так и застыло горе, но только Марта видела это. Во всем остальном он никогда еще не был таким веселым и предприимчивым.

Он неустанно придумывал, что бы они могли теперь сделать, куда бы пойти, как бы развлечься, во что поиграть.

Букеты от него продолжали появляться в будке консьержки, от которой, естественно, не ускользнули Мартины ночные прогулки.

Феликс решил сам сказать малышке Матильде о Собаке. Сказать по телефону.

Матильда совсем не удивилась тому, что Феликс позвонил ей. И сразу же спросила: «А как Собака?»

Феликс — было видно, как он взволнован, — сделал знак Марте, чтобы она взяла отводную трубку: наверное, ему казалось, что так она сможет поддержать его, что это придаст ему мужества.

— Ты понимаешь, дорогая, мне как раз надо… я должен тебе сказать… Собака была очень старая, я говорил тебе… и вот она умерла…

Матильда отреагировала не сразу. Сначала было молчание. Феликс и Марта переглянулись. А потом малышка ответила:

— Она умерла, потому что была старая? Очень старая?

— Ну да, потому, дорогая…

— Но ты ведь тоже очень старый, а ты не умер!

Феликс и Марта засмеялись.

— Значит, я ее больше не увижу, твою Собаку?

— Нет, Матильда, никогда больше не увидишь.

— А тебя — увижу?

— Меня — да, когда захочешь.

— Вот и хорошо, — сказала девочка просто и положила трубку.

Назавтра они узнали от Селины: Матильда целый день рисовала только собак, утверждая, что теперь она станет художником — «как Бабулин жених!», но зато совсем не плакала…

Три недели спустя, снова засмеявшись при воспоминании о замечании Матильды, Феликс задал Марте вопрос, от которого она, в свою очередь, пришла в полное смятение:

— Раз уж я остался жив, что скажете, Марта, о поездке в Севилью?

С того дня она лихорадочно готовилась к путешествию, горя нетерпением и умирая от страха.

Она ездила отдыхать с Эдмоном один-единственный раз в жизни. В Булонь-сюр-Мер. И помнит лишь одно: было жутко холодно. Все. Ничего кроме.

Подготовка заключалась не только в том, что надо было достать из превращенного в склад кабинета чемодан, в который она первым делом уложила шаль с бахромой; надо было еще все продумать, забраться в самое далекое прошлое, когда, совсем девчонкой, она мечтала, что ее похитит рыцарь на коне. Рыцарь немножко припозднился, конечно, но ведь пришел за ней, в конце концов, пусть и пешком пришел, и вот теперь просит у нее абсолютного доказательства любви. Он просит ее оставить свой дом, свою мебель, свои вещи, все привычные предметы не просто на ночь, но — вполне вероятно — на всю оставшуюся жизнь. Даже если это уже самые сумерки жизни… Или, может быть, именно по этой причине…

Подготовка была непрерывным подсчетом дней: сколько осталось до отъезда. Надо было видеть, какое оживление царило на страничках сафьяновой записной книжки, где Марта вела обратный отсчет и записывала впечатления о каждом прожитом дне! Она совсем другими глазами видела теперь своих детей, своих внуков: ей казалось, что придется покинуть их навсегда, хотя она и не сомневалась, что скоро увидится с ними снова.

Дети с восторгом приняли идею поездки. Но Поль не преминул позвонить Феликсу, чтобы как следует разузнать все об условиях их пребывания в Севилье и мимоходом дать спутнику матери несколько советов, которые Феликс нашел «поистине отеческими и потому особенно ценными».

А позавчера неожиданно забежала Лиза — к счастью, Марта была дома! — и сказала, что видела изумительное платье. Точнее, она сказала: «самое оно — для Севильи!» — и добавила, подумав: «во всяком случае, куда больше подходит для юга, чем ваше синее шелковое…»

Ближе к вечеру Марта отправилась пешком — хотя путь предстоял не такой уж близкий — в сторону Сены, где находился магазинчик, в котором обожаемая невестка обнаружила платье. Марта сразу поняла, какое: оно висело в витрине.

Мало того, что поняла — сразу почувствовала, что именно о нем всю жизнь только и мечтала, только и ждала, когда же оно наконец станет ее платьем. Красные узоры на кремовом фоне чем-то напоминали занавески и покрывало в спальне, но были куда более нежными. У Лизы оказался глаз-алмаз…

Марта захотела примерить. Продавщица оказалась очаровательная, она была очень внимательна к старой даме, которая — непрерывно и только что не облизываясь — говорила о поездке в Испанию и о каком-то Феликсе.