Дама в автомобиле, с ружьем и в очках - [66]

Весь оставшийся день я ни на минуту не мог сосредоточиться на своей работе. Я снова и снова прокручивал в памяти признания Аниты. Там фигурировал один знакомый тип, которому я, по крайней мере, мог отомстить. Помните темноволосого художника с ухватками тореадора по имени Витта, Жак Витта? Он ушел из агентства вскоре после того, как якобы попал в автомобильную аварию. На самом деле я тоже подкараулил его перед его домом, огромным жилым комплексом в Буживале. Было около семи вечера, заходящее солнце пламенело над Сеной. Трое или четверо ребятишек играли неподалеку. Я поймал их мяч, заговорил с ними. Потом остался один, ждал несколько часов. Курил, ходил взад-вперед, подальше от уличных фонарей. Витта подъехал на своем «ситроене»-малолитражке уже за полночь, он был один и стал парковаться. Когда он увидел, как я подхожу, то сразу же догадался о моих намерениях. Он не хотел вылезать из машины, изо всех сил цеплялся за дверцу. Тогда я двумя руками перевернул «ситроен». В соседних домах открылись окна, в темноте раздались голоса. Я вытащила Витта наружу, он вел себя намного достойнее, чем тот подонок, пытался стукнуть меня в пах, но я ударил его, поставил на ноги, лупил его прямо на газоне до тех пор, пока до меня не дошло, что я могу забить его насмерть. Я вернулся домой. И в эту ночь я тоже спал на полу рядом со своей дочкой. Дня через два или три Витта пришел в мой кабинет с заявлением об уходе. Он отказался взять у меня чек. Заставил оплатить ремонт дверцы и новое крыло «ситроена», а за побои брать деньги не стал. Он ходил пять или шесть раз с моей женой в отель на улице Пасси. Он сделал непристойный жест и сказал, что пользовался ею как обычной шлюхой и что она абсолютно его не волнует. Вы понимаете меня, Дани?

Теперь больше всех на свете я ненавидел вас. Я старался даже не смотреть в вашу сторону на планерках по понедельникам. Какое-то время я вынашивал мысль, что я вас уволю. Но меня останавливали два соображения: чтобы объяснить это решение остальным сотрудникам, нужен был повод, то есть какая-то профессиональная оплошность, которую вы никоим образом не могли допустить; ну а потом вы бы нашли работу в другом агентстве, и я снова столкнулся бы с вами на нашей узенькой дорожке, только вы наверняка заняли бы должность выше, чем у нас, и чувствовали бы себя увереннее, чем раньше. И я решил выждать.

Шли месяцы. Я следил за Анитой, как мне казалось, следил очень пристально. Я почему-то решил, что те дни, о которых я вам рассказал, были для нее хорошим уроком и теперь она побоится причинить вред нашей семье. Я любил ее. Я всегда ее любил. Я знаю, что говорят у меня за спиной в агентстве. Будто она с самого начала пыталась залететь и заарканить босса. Это совершенно не так, Дани. Она сама, безо всякой помощи могла бы и разбогатеть, и занять то место под солнцем, о котором мечтала. Ей никто не был нужен. Наоборот, она отвергала мои притязания, я ее не интересовал. Иногда ходила со мной куда-то. Я водил ее в рестораны. Рассказывал ей про свое детство, о том, как меня боялись другие мальчишки, я пытался произвести на нее впечатление своим прошлым, своей недюжинной силой. Но она считала, что я чересчур громоздкий, слишком толстый, она просто зевала в моем обществе. Когда мы выходили из ресторана, где она явно не получала никакого удовольствия, я не знал, что делать дальше. Я не танцую, не хожу на модные тусовки. Я отвозил ее домой – к матери на бульвар Сюше. А потом подбирал первую попавшуюся девицу, отдающуюся за деньги, чтобы избавиться от желания, которое вызывала у меня Анита. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Первый раз я взял ее силой, это случилось в агентстве как-то днем в субботу, когда мы пришли поработать и оказались там только вдвоем. Наверное, это было самое удачное из того, что я сделал в своей жизни, потому что мы тогда зачали Мишель, и я женился на Аните восемь месяцев спустя. Я знаю, что, по крайней мере, до свадьбы у нее было ко мне что-то вроде влечения, даже если допустить, что это было не больше, чем извращенное любопытство – ей хотелось убедиться, что человек моего веса и телосложения заметно отличается от остальных. Сначала, первые несколько раз, когда она приходила ко мне домой, она раздевалась какими-то лихорадочными и робкими движениями, даже не могу сказать, что ее больше возбуждало – предвкушение боли или наслаждения? Насколько в остальное время она была оживлена и уверена в себе, явно демонстрируя врожденную склонность доминировать, настолько неловкими и неискушенными были ее уловки, чтобы оказаться со мной наедине, снова испытать дискомфорт и покорно подчиниться насилию, как это было в момент нашей первой близости. В этом все несчастье Аниты. Ее неумолимо влечет к саморазрушению. Секрет ее привязанности к Жюлю Кобу состоит в том, что он мог бесконечно ломать ее, внушать ужас, заставлять ее делать то, чего она категорически не желала; ваши фотографии, Дани, лишь слабый тому пример. Он не гнушался ничем, лишь бы распоряжаться ею, держать в своей власти. Как-то ночью она дала мне, представляете, ремень и лепетала что-то жалкое, пытаясь объяснить, что я должен ее хлестать, не считаясь с ее криками, а могу вообще убить, потому что из ловушки, куда она попала, нет выхода. Ну, а я не мог ей попустительствовать, не мог делать то, чего не одобряю. А кто мог бы? Вы понимаете меня, Дани? Эти две раны в его груди потрясли меня, ведь они угрожали будущему Мишель. Я ударил Аниту там, в подвале, потому что узнал еще про одного подонка, который по праву считал, что наставил мне рога. Но теперь все. Я был счастлив, что он сдох, был счастлив при мысли, что для того, чтобы снять с нас подозрение в этом преступлении, придется убить и вас. Я люблю Аниту. Я так же жалею ее, как жалею свою дочку, потому что знаю, что, несмотря ни на что, она действительно, как это ни печально, сама еще ребенок. Уверяю вас, у меня ни разу не закралась мысль, и знаю, так будет всегда, бросить ее, отправить за решетку, оставить страдать в одиночестве.