Дальше солнца не угонят - [2]

То ли от случайной искры, то ли от сильного жара добела накалившейся буржуйки, но Степкина шапка задымилась, и, когда в барак вошли лысый, дородный доктор, а за ним плюгавый Кочка, один из этапников, который на кончике стальной проволоки обжаривал кусочек хлеба перед буржуйкой, толкнул Степку ногой в бок... Тот вскочил и сразу же встал в ряд этапников, выстроившихся вдоль барака, вытянув руки по швам.

В бараке послышались смешки, глухое покашливание, и тот же этапник уже локтем снова толкнул Степку в бок. Он завертел головой, ничего не пони­мая, и только тогда, когда к нему подошел доктор, ткнув Степку пухлым пальцем в плоский живот и улыбаясь, сказал:"Ну и фитиль же ты, бра­тец!" — барак содрогнулся от хохота...

И правда, Степка в тот вечер по воображению зеков выглядел настоящим фитилем: тощим, с длинной шеей, на которой замерла голова с дымящейся на ней шапкой.

— Ну и фитиль! Ну и фитиль! — повизгивал рядом Кочка.

Вдруг что-то сообразив, он подскочил к Степке, прицелился, прищурив левый глаз, и ехидно спросил: "А шапки перед начальством надо снимать?"

Степка схватился за шапку, прижал к бедру, но тут же, взвыв от боли, взмахнул ею в воздухе; шапка, оставляя за собой искрящийся хвост, сделала

Полукруг над головой Ночки и шлепнулась за его спиной. Степка сунул обож­женные пальцы в рот.

— Отставить потеху! — сделал строгое лицо Ночка.— А ну, затопчи,— приказал он одному из доходяг и вопросительно глянул на доктора. Зеки притихли.

Степенный доктор потрогал Степкины мускулы на руках, неодобрительно покачал головой, заставил Степку открыть рот (не подвержен ли тот цинге), указательным пальцем надавил ему на глаза: "Не больно?" — спросил и обро­нил, подходя к следующему этапнику: " Этого чудака к дамам, воду таскать! Пусть откормится..."

На мужскую и женскую зоны лагерь разделяла колючая проволока. С вечера вдоль нее прохаживались двое дежурных нарядчиков с палками, чтобы на ночь никто из мужчин не прошмыгнул в женскую зону. К женщинам на ночь нарядчики если кого и пускали, то только урок, которых они побаива­лись, да и то за серьезные подачки.

Колонка находилась в мужской зоне, и утром, после развода, женщинам таскали воду к проволоке человек десять доходяг, прибывших этапом из штрафных лагерей.

Женскую бригаду по доставке воды в бараки и на кухню возглавляла Любка-шалашовка.

— Эй, Машка Копейка! — командовала она в то утро с крыльца сто­ловки.— Забирай ведра и таскай воду на кухню. Возьми в помогайлы вон ту фраершу в красном платке! А ты, дура пучеглазая, чего стоишь? Таскай в пятый барак, да поживее, а не то в шахту загремишь... и так кантуешься сколько?

Любка перевела дыхание, вспомнила о своем Сеньке Кудрявом, который переметнулся к другой, и снова закричала на женщин:

— А ты, тетя Паша, возьми гермафродитку и с ней валяй в четвертый.., а вы, ковырялки, чего рты разинули? На цырлах — в третий! Да чтоб у всех запас воды был, дурочки-придурочки,— уже мягче добавила Любка.— А ба­ланду вчерашнюю всю доходягам, пусть лопают!

В первые дни, натаскав воды женщинам, Степка Фитиль пожирал баланды по полведра. Присаживаясь на корточки тут же у проволоки, он сначала пил жижу через край, потом запускал пятерню в ведро за гущей и жадно отправ­лял ее в рот, каждый раз с наслаждением облизывая пальцы. Если он замечал, что какая-нибудь женщина смотрит на него с жалостью, быстро поворачи­вался к ней спиной и вздрагивал, как щенок, при возгласе: "Да не торопись ты! Надо — еще от пуза принесем! ". Обычно так говорила всем доходягам Машка Копейка, шарообразная, маленького роста, веснушчатая, с выколотой мушкой на левой щеке.

Но и этой еды Степке не хватало, и поправлялся он медленно. Кроме того, что он таскал воду к женской зоне (считая это основной работой), Степка крутился возле столовки в своей зоне: тоже таскал воду, уголь на кухню, топил плиты, мыл усердно вечерами котлы и всегда из столовки приносил к себе в барак что-нибудь съедобное. Ел Степка даже ночью. Чувство голода его никогда не покидало. Многие Степкины напарники уже были зачисле­ны в бригады и работали в шахте, а он все еще выглядел доходягой, и лишь щеки его как-то неестественно пополнели, придавая лицу болезненный вид.

"В корень пошел! " — шутили над ним женщины. Особенно насмехалась Любка. Если женщины спрашивали Степку, так — для потехи ради: "Ну, когда женихом-то станешь?" — то Любка обязательно язвила: "У него еще женилка вниз головой висит".

Степка стыдился Любкиного бессовестного жаргона, стыдился своей худобы и что он такой: таскает воду за оставшуюся баланду. Иногда Любка даже злила его: "Тебя бы в штрафняк, не вертела бы так задницей",— но сказать об этом ей у него бы язык не повернулся; дело в том, что она ему нрави­лась, особенно своей добротой, как ему казалось, а узнай Сенька Кудрявый про такие дерзкие слова, а Степка знал, что Любка крутила с ним, получил бы от него дрыном по шее.

И вдруг за какой-то месяц Степка поздоровел: щеки его провалились, но тело окрепло, мускулы рук и плеч округлились, в характере появились сте­пенность и снисходительность.

Таская воду женщинам, он уже от них баланду не брал, а довольствовался кухней в своей зоне, где ему за усердную работу перепадало и мяса, и хлеба от поваров, те же, в свою очередь , хотели просить "хозяина", начальника лагеря, оставить Степку работягой при кухне.