Дали глазами Аманды - [50]

— Только не в Бразилию, избавьте! В этой стране бабочки огромные, как коты, к тому же полно змей и эта Амазонка… Нет уж… Есть только одно место в мире, которое чего-то стоит, и это Ампурдан. Но и то, нужно уточнить — только от Фигераса до Перпиньяна. Я за регионализм. Что вы там говорили о карнавале…

Его соблазняли даже песней, которую сочинят в его честь на карнавале, как это сделали для Брижит Бардо в начале 60-х годов.

— Брижит Бардо? Этим вечером мы ужинаем с ней в «Максиме».

Это было правдой. Мы расположились за первым столом слева, в большом зале. В «Максиме» было полно народа. Мы пришли первыми, и голодный Дали ждал с нетерпением. Брижит Бардо пришла только тогда, когда мы, отчаявшись, решили что-то заказать, и представила нам своего компаньона, Патрика Бошо. Он был мужем ее сестры Мижану, с которой я познакомилась через Катрин Арле. Я рассматривала знаменитую Бардо, которую видела в стольких фильмах, на стольких обложках журналов. Она была приятной, улыбающейся, с несколько детским голосом, Дали ее явно смешил. На носу у нее были нарисованы веснушки, отсутствовавшие в действительности. Даже в этом ресторане ее присутствие вызвало переполох. Какая-то женщина, сидевшая за соседним столом, подошла к Дали. Ее платье было расшито блестками, она была сильно накрашена и увешана драгоценностями. Она произнесла с явным итальянским акцентом: «Божественный! Как дела после Нью-Йорка? А как фотография, которую должны были сделать, la fassiamo? Ну, ешьте, ешьте!» Брижит спросила с насмешливым видом: «Кто эта женщина?». «Это же Джина Лоллобриджида». «Не может быть…» Разница между этими двумя актрисами была разительной. Бардо как будто смеялась над условностями и над своей славой и жила, как заблагорассудится. Лоллобриджида была, видимо, довольна светским образом жизни, который она вела благодаря своей славе.

Зная, что Бардо обожает животных, Дали принялся рассказывать самые жуткие истории, чтобы заставить ее содрогнуться. Он рассказывал о том, как убивал котов в Кадакесе, о живой черепахе — подставке для пепельницы, и о других своих жестокостях, которые вызывали у Брижит негодующие восклицания. В конце обеда она вдруг сказала, что как раз сейчас записывает пластинку. «Но ты должна петь, Аманда! Да, да, с таким голосом, как у тебя, это будет чудесно. Ты должна только позвонить моему музыканту, он все устроит». Если бы я ее послушала, моя музыкальная карьера началась бы на шесть или семь лет раньше. Но в то время я об этом не думала и предпочитала живопись песне.

После ужина Дали резюмировал произошедшее:

— Это был самый бесполезный вечер в моей жизни!

— Не преувеличивайте, — запротестовала я, — это все-таки Брижит Бардо. Миллионы мужчин хотели бы оказаться на вашем месте.

— На самом деле? Невероятно.

Я еще раз нашла его несправедливым. Секс-символ есть секс-символ, не одна только Гарбо заслуживает лавров.

— Ах! — продолжал он. — Я знал Мерилин Монро. У нее в лице было что-то детское, и при этом она была так соблазнительна. Это контрастировало с ее огромной грудью, которую она демонстрировала все время, что так нравилось американцам. Я даже устроил ей рандеву в «Сан-Режисе» с Домингуином, тореро, но все расстроилось. Она вынуждена была отказаться от приглашения. Жаль, он был так красив, одет в костюм матадора. Видите ли, проблема состоит в том, что люди не одеваются в соответствии со своим образом. Эта Брижит Бардо, например, была одета, как все. Когда мы приходили к маркизу де Куэвасу, он принимал нас полулежа на своей парадной кровати. Он никогда на ней не спал, для этого у него была другая кровать, более скромная. Он настаивал на том, чтобы его друзья, приходившие к нему на чай, приходили только в своем «законном» виде. Отец Юнтель — в сутане, Грета Гарбо — в костюме Греты Гарбо и обязательно в черных очках, Домингуин только в костюме тореро, я в костюме Дали, со своими знаменитыми усами. Это гораздо театральнее и несомненно красивее!

Я мысленно спросила себя, в каком виде я пришла бы к маркизу. Конечно, как модель Дали с его фотографией в руках…

Под Рождество Париж, казалось, был усыпан блестками, и всюду горели свечи.

Елисейские поля были роскошно убраны. Впервые я собиралась провести праздники с Дали и Галой. Я купила специально для мэтра маленькую лампу в стиле 30-х годов в виде лунного Пьеро, которую он заметил однажды в витрине, провожая меня домой. Она стоила недорого и подходила к сумрачным планариям «Мериса». Это было новое открытие Дали: необыкновенно длинные рулоны белого пластика, похожие на гигантских дождевых червей. Их голова походила на ленточного глиста и занимала середину комнаты. Нужно было перешагнуть через рулоны, чтобы добраться до телефона.

Красивым было только их имя. Дали прислонил к стене огромную репродукцию скульптуры Гауди «Христос». И, чтобы в гостиной и шагу ступить было нельзя, он велел поставить там раззолоченную тройку, украшенную хорошенькими подушечками. Этот предмет был темой одного его «мечтания», в котором он видел Галу в виде маленькой русской, едущей зимой на тройке. Поскольку он только что проиллюстрировал «Венеру в мехах» Захер-Мазоха, один мужской журнал загорелся идеей сделать фоторепортаж на эту тему. Поэтому комната, и без того заставленная, была загромождена фотографом и его аппаратурой, меховыми манто, одолженными в магазине. Я была Вандой, Венерой в лисьих и собольих манто, а Дали, сидя у моих ног, вращал выпученными глазами. Я сидела в санях, устланных шкурами пантер, и должна была иметь дикий и агрессивный вид фатальной женщины. Это так мало соответствовало моему характеру, что я хохотала в промежутках между съемками, к большому огорчению бедного фотографа, и без того пострадавшего от Дали, портившего одно фото из двух.