Далекое и близкое, старое и новое - [16]

Певчих иногда водили в город на концерты приезжающих знаменитостей. А один раз, когда я был во 2-м классе, всю 3-ю сотню водили в городской театр на «Велизария». Я был очарован и долго жил под впечатлением этого представления. Это было мое первое посещение театра.

Как-то приехал и жил в помещении корпуса знаменитый артист Славянский со своим хором. Он был приятелем нашего директора. Славянский давал концерты и в городе, и у нас, а один раз кадетский хор пел под управлением Славянского, который и запевал. Некоторые его песни до сих пор у меня в памяти.

Как-то ходили в город, в цирк, смотреть знаменитого Дурова[14]. Самое большое впечатление произвел на меня номер с козлом: на арене в маленький экипажик запряжена собака. На арену важно выходит козел. Дуров приказывает ему сесть в экипаж. Козел не желает. Дуров силой хочет его посадить – козел упирается и не идет. Дуров начинает бить его, но без результата. Дуров отходит от козла, минутку задумывается и вдруг говорит: «А ведь я забыл, что теперь со всякой скотиной надо обращаться вежливо». Подходит к козлу, расшаркивается и, сняв свой цилиндр, говорит: «Господин козел, будьте добры, сядьте в экипаж». Козел, важно тряхнув бородой, сел по-человечески в экипаж, и собака повезла его по арене под страшные аплодисменты.

В городе жили две мои старенькие тетушки, и у них жили их родственники – Гриша и Степа. Я и брат по праздникам, после литургии, ходили к ним до 8 часов вечера. Гриша потом поступил в корпус и окончил его. А на Рождество и на Пасху мы всегда ездили на зимовник.

Гришу не допустили до экзамена в 1-й класс, так как его отец двух месяцев не дослужил до десяти лет в офицерском чине – был убит. Подали прошение на Высочайшее имя, и на следующий год Гриша поступил прямо во 2-й класс.

Старший брат, Николай, учился в Киевском кадетском корпусе, так как в его время Донского корпуса еще не было. Один раз, кадетом 2-го класса, он ехал на Пасху домой на зимовник. Из Киева по железной дороге приехал в станицу Аксайскую, и дальше надо было ехать 120 верст на лошадях. О своем приезде он не предупредил, и лошади за ним не были высланы. Он приехал в станицу Аксайскую в Страстную субботу. Ходил по дворам и просил казаков, чтобы кто-либо довез его до зимовника. Никто не хотел под такой большой праздник уезжать из дома. Наконец один согласился довезти его до станицы Ольгинской соединенным с Аксаем семиверстным мостом через Дон... Расплатившись с этим казаком в станице Ольгинской, брат опять пошел с чемоданчиком по дворам, прося довезти его до зимовника. Никто не соглашался. Наконец один казак говорит ему: «Подожди, барчук, пойдем вместе в церковь к заутрени, потом ты у нас разговеешься, и я тебя повезу, мне надо «неука» выездить – еще ни разу не запрягал его, вот по дороге к зимовнику и выучится». Помолились, разговелись и поехали.

Необученная дикая лошадь сразу понеслась в карьер. Сначала приятно было – скорее доедем. Потом, видя, что уж очень долго лошадь скачет, брат говорит: «Надо перевести лошадь в шаг, а то запалится». – «Нет, замучается, сама остановится». Через несколько минут брат опять говорит: «Пропадет лошадь, надо остановить, я с рождения живу на конском заводе и знаю, что лошадь, да еще не втянутая в работу, не может десять верст скакать без передышки». Не желает казак слушать одиннадцатилетнего мальчика. Вдруг лошадь перешла в шаг, прошла два шага, упала и околела.

Взвыл казак. Что теперь будем делать? В праздник никто не ездит, никто не поможет. Наконец, на горизонте показывается подвода. «Видишь подводу? Может, и разбойники какие едут? Бери чемоданчик и беги скорей спрячься вон в том бурьяне». Подъехали незнакомые, пьяные и начали кричать и ругать казака: «Ты что за человек, почему лошадь сдохла? Загнал, запалил?» – «Ну что же вы меня ругаете. У меня такое несчастье, а вы еще ругаете». – «А это что за шинелишка?» Пришлось признаться, что вез кадета, да он в бурьяне спрятался. «Эй, барчук, иди сюда». Расспросили брата и решают: «Мы барчука довезем до ближайшего хутора Мало-Западенского, а ты жди, отвезем барчука и тебе поможем». В Западенке ни за что не захотели взять плату и уехали. И снова брат пошел по дворам. На первый день Пасхи все пьяные, все угощают, просят разговеться, а везти соглашаются только на второй день, в одной хате спрашивают: «А вы чьи такие будете?» – «Я Балабин». – «А войсковой старшина Балабин Федор Николаевич не сродствия вам будут?» – «Это мой дядя, он сейчас у нас на зимовнике». – «Федор Николаевич на зимовнике? Сейчас поедем, иду запрягать». Все 50 верст до зимовника казак рассказывал про Федора Николаевича. «Ведь это мой командир сотни в Турецкую войну. Это командир, каких не найти, отец-командир. Как глянем на него, так сердце загорается. Один раз видим: надо бы атаковать, а командира нет, замялись и не идем. Вдруг кто-то крикнул: «Командир». Смотрим – несется карьером и шапку держит над головой к атаке. Так мы, не ожидая его, бросились на турок и всех изрубили и побрали в плен».

Когда на зимовнике подъезжали к дому, Федор Николаевич сидел на балконе, и они с казаком сразу увидели друг друга. Казак бросил и лошадь, и брата – и к Федору Николаевичу, а Федор Николаевич – к казаку. Обнимались, целовались и чуть не плакали от счастья, что Господь привел еще увидеться. Только через два дня казак уехал, его одарили всякими продуктами и, помню, дали барана.