Далекое и близкое, старое и новое - [15]

Много у нас было воспитателей не казаков, пехотных офицеров, и они вели кадет только до 5-го класса включительно, так как в шестых и седьмых классах, где были уроки верховой езды и занятия с пиками, воспитателями были казаки.

Производство у воспитателей было у обер-офицеров через два года, а чин войскового старшины давали через три года. Этим карьера кончалась. Чтобы быть произведенным в полковники, надо было получить сотню кадет. Сотен же было только три, а воспитателей пятнадцать. Когда откроется вакансия? Когда дождешься, чтобы командир сотни ушел и освободил место?

В полках производство обер-офицеров через четыре года. В штабс-капитаны попадали через восемь лет. В чине штабс-капитана тоже надо было пробыть четыре года и тогда ждать очереди, когда освободится рота, чтобы быть произведенным в капитаны. Иногда эту роту штабс-капитаны ждали больше десяти лет. И если штабс-капитан получал роту раньше, он все равно не мог быть произведенным в капитаны, пока не прослужит штабс-капитаном четыре года. В кадетском корпусе офицер, произведенный в полку в поручики и поступивший в кадетский корпус, за семь лет производился в подполковники, когда его товарищи в полку были только штабс-капитаны. Но возвращаться в полк, обогнав своих сослуживцев в полку, воспитателям не разрешалось.

Инспектором классов в корпусе был полковник артиллерии Линевич, симпатичный и очень строгий. Помню случай: звонков в корпусе не было – вся жизнь была по кавалерийским сигналам двух трубачей, которые отбывали воинскую повинность, служа в корпусе. По классам, после перемены, играли «сбор» («Сберитесь, сомкнитесь» и т. д.), а из классов на перемену – «отбой» («Всадник – перестань, отбой был дан, остановись»). Один раз трубач дал отбой на 20 минут раньше времени. Инспектор спустился на несколько ступеней по лестнице и строго трубачу: «Почему раньше времени дал сигнал?» – «Обмяшулился, Ваше высокоблагородие». Инспектор, не казак, не слышал раньше казачьих выражений, расхохотался и возвратился в инспекторскую.

Помощником инспектора классов был Генерального штаба подполковник барон Крюденер. Он ушел из строя потому, что ему на изысканиях, где-то в Памире, свело шею, и он уже не мог оставаться в строю.

Директором был генерал-майор Анчутин³¹ – очень воспитанный, гуманный, заботливый. Он оставил после себя самую хорошую память. Он поощрял музыку, пение, устраивал концерты... При нем в корпусе прекрасно пел хор и был отличный оркестр. Помню такой случай: раньше переход из класса в класс происходил только по экзаменам. По годовым отметкам стали переводить позже, когда я был уже офицером. Второклассники очень боялись экзамена по арифметике, и вдруг на экзамен явился сам директор генерал Анчутин. Слабо знающие арифметику совсем перепугались. Директор, не вызывая к доске, как экзаменовали до прихода, стал задавать вопросы разным ученикам. Спрошенный вставал и отвечал с места; проэкзаменовав так минут двадцать, директор сказал: «Спасибо, дети, вижу, что все знаете хорошо, все выдержали экзамен и сегодня за отличные ответы все получите по апельсину». Мы, конечно, были в восторге.

Преподавателем пения и музыки был Иван Яковлевич Жихор. Он был большой труженик. Терпеливо разучивал вещи на спевках и только иногда, рассердившись, кричал: «Дисканты, дисканты, как пьяные бабы на подушках». В классе проходили теорию музыки по его программе. Иван Яковлевич вызывал и ставил отметки. Часто пели классом, и, чтобы не мешать соседним классам, он уводил свой класс или в столовую, или в Сборный зал. Учитель хорошо играл на виолончели, на скрипке и на всех духовых инструментах и успешно управлял хором.

Оркестром балалаечников управлял воспитатель, войсковой старшина Смирнов. Он же свирепо преподавал бой на эспадронах[13]. Во время вольного боя никто не мог нанести ему удар, так ловко он защищался, один раз мне удалось его ударить. Он крякнул, рассвирепел и буквально избил меня. Он так свирепо наносил мне удары по голове, что от маски летели искры... Преподаватель боя на рапирах был спокойнее – не помню его фамилии.

Езду преподавал в каждом отделении свой воспитатель. Лошадей приводили из местной казачьей команды. Урок езды, конечно, очень любили. Надевали высокие сапоги до колен и чувствовали себя совсем взрослыми кавалеристами.

Войсковой старшина Смирнов лечил заик. Был кадет Захаров, который страшно заикался. Когда он плохо знал урок, то у доски он только заикался и ничего нельзя было разобрать из того, что он говорит. И еще очень заикался, когда его разозлят. Войсковой старшина Смирнов так его вылечил, что Захаров на музыкально-вокальном концерте говорил длинное стихотворение ни разу не заикнувшись.

Концерты мы очень любили. Певчие и состоящие в оркестре имели право пригласить на концерт своих знакомых, а я, как состоявший и в хоре, и в оркестре (на скрипке), имел всегда два пригласительных билета. В церковном хоре я пел только до 5-го класса, а потом был прислужником в церкви, в светском хоре пел во все время нахождения в корпусе, сначала дискантом, а потом тенором.

Оркестр играл так хорошо, что некоторые не верили, что играют только кадеты, думая, что среди кадет есть переодетые музыканты из воинского оркестра.