Далекое будущее вселенной. Эсхатология в космической перспективе - [146]
Дело в том, что в «научный социализм» Степлдон на самом деле не верил. Он посещал конференции по борьбе за мир не для того, чтобы «стать хоть какой‑то фигурой в мире, внимание которого он не смог привлечь»[210]. «Во избежание кровавой религиозной вражды для каждой стороны жизненно важно приложить серьезные усилия, чтобы понять важнейшие ценности другого и взглянуть на себя его глазами»[211] и, следовательно, научиться смирению. «Марксисты самого худшего сорта… создают революции дурную репутацию. Есть основания бояться, что, оказавшись у власти, они будут жестоки и безжалостны к своим противникам»[212]. Будущее открывает нам тоталитарное правление, разрушительные войны — и новый тип человеческого мира, основанный на личной любви и стремлении к гуманности. Евгенисты, чересчур популярные в 1930–е годы, воображают, что смогут вывести «лучший» сорт человечества; однако все их эксперименты, изображенные Степлдоном, кончаются катастрофой. Что развивать: ловкость рук, музыкальную чувствительность, способность жить в гармонии с природой или Большие Мозги («огромные шишки, полные любознательности, с ловкими руками в придачу»)[213]>, или способность к экстатическим полетам (все эти идеалы и некоторые другие рассматриваются в «Последних и первых людях»)? Иные варианты будущего описаны, например, в «Тьме и свете»[214] Но даже в лучшем будущем высшие существа Степлдона, его самозваные сверхчеловеки неизбежно конфликтуют с окружающей их реальностью, не поддающейся ни полному пониманию, ни полному контролю. У самого конца космической эволюции, достигнув Создателя Звезд, творящего и поддерживающего миры, они обнаруживают, что не приблизились к Нему ни на шаг. По словам Лейбница, еще одного философа с дарованием фантаста (увы, почти не воплощенным в жизнь), «не существует столь высокого Духа, над коим не было бы еще бесчисленного множества высших, чем он. Однако хоть мы и стоим намного ниже столь многих разумных существ, но не имеем над собой видимых господ на сей планете, где первенство наше неоспоримо» [12]. Степлдон предпочел изобразить существ, оспаривающих наше первенство, лишь для того, чтобы обнаружить себя в бесконечном отдалении от Единого. Бесконечность — это не Очень Большое Число, и Странный Джон, несмотря на все ядовитые хвалы рассказчика, не ближе к Истине, чем мы. Когда Последние Люди Степлдона вглядываются в озеро на Нептуне, восхищаясь своим дальним родственником–гомункулусом, в этой сцене оживает визит самого Степлдона в пещеры Энглси[215]. И то и другое, как я подозреваю, повторяет образ из Платонова «Федона»: мы живем в пещере, за стенами которой иной, намного более богатый мир. «Целый мир в этой тихой заводи! Целый мир — так похожий на тот, в который ты скоро погрузишься» (Степлдон [21], с. 344). И самим Последним Людям предстоит открыть, что их мир — песчинка, со всех сторон окруженная необъятностью.
Но, хотя наши миры и малы, и затеряны в пространстве и времени, то, как мы в них живем, не безразлично. Следует проводить различие между разными типами обществ, пониманием целого, образами Духа. Из того, что наше мышление не в силах охватить Истину, Степлдон не делает вывода, что спорящим нечего возразить друг другу. «Когда беспристрастная наука становится на сторону плоской материалистической метафизики и начинает отрицать добро, зло и все высшие ступени человеческого опыта — она делает первый шаг к социальной катастрофе» (Степлдон [26], с. 85). И снова: «Если образ мысли Черчилля, со всеми его недостатками, не более развит или не менее извращен, чем образ мысли Гитлера, это лишает смысла не только нынешнюю войну [1939–1945]; оказывается, что вся борьба между солнцем и мраком, шедшая в каждом человеческом сознании на протяжении бесчисленных столетий, основана на иллюзии» [30]. Часто он воображает себе будущее как арену борьбы между двумя типами обществ: признающим ценность и особые способности индивида — и их отрицающим. «Правильное» общество — то, в котором люди остаются индивидами, даже ощущая себя членами единого целого. Дух, пробуждающийся последовательно в одном смертном человеке, затем — в экипаже бомбардировщика, народе и человечестве (рассказ «От смерти — в жизнь» [31]), рождается из реального общения, неподдельной близости и дружбы. «Наше время склонно отвергать истинную социальность в пользу более примитивного ее типа, основанного на чисто животной стадности, где доминирующим мотивом становится не взаимное уважение, а желание, с одной стороны, подчиняться поведению группы и с другой — навязывать подчинение» (Степлдон [26], с. 88). Чисто силовые, авторитарные сообщества, вроде тех, что объединяет людей против марсианских захватчиков, или безумные империи (в «Последних и первых людях» или «Создателе звезд») не оставляют места для личной любви, поскольку, как надеялся Холдейн, в них исчезает индивидуальность. Степлдон постоянно обращался к «маленькому сияющему атому общности»
