Далеко за полночь - [86]

— А ты пробовал жевать подольше, а глотать пореже?

— О, каждый вечер я ложусь спать со словами: Господи, избавь меня от всех этих хрустящих плиток, молочно-шоколадных поцелуйчиков и «Херши». И каждое утро я пулей вылетаю из постели, бегу в магазин и покупаю сразу восемь батончиков «Нестле»! К обеду у меня уже диабетический шок.

— Ну, думаю, это скорее относится к медицине, а не к исповеди.

— Мой доктор даже орет на меня, святой отец.

— А то как же.

— Но я не слушаю, святой отец.

— А не мешало бы.

— Мать мне не в помощь, она сама толстая, как свинья, и помешана на сладостях.

— Надеюсь, ты не из тех, кто в таком возрасте живет с родителями?

— А куда деваться, святой отец, слоняюсь без дела.

— Боже, надо принять закон, чтобы запретить мальчикам болтаться в округлой тени своих матушек. А как отец твой терпит вас двоих?

— Кое-как.

— А он сколько весит?

— Он называет себя Ирвинг Толстый. Так он шутит из-за своего размера и веса, но это не настоящее его имя.

— И когда вы идете по дороге, то занимаете собой весь тротуар?

— Даже велосипед не проедет, святой отец.

— А вот Христос в пустыне, — пробормотал священник, — сорок дней голодал.

— Ужасная диета, святой отец.

— Если бы у меня на примете была подходящая пустыня, я бы выпер тебя туда пинком под зад.

— Дайте мне пинок под зад, святой отец. От папы с мамой помощи никакой, доктор и мои худосочные приятели хохочут надо мной, обжорство меня разорит или я сойду с ума. Вот уж никогда не думал, что приду с этим к вам. Простите, святой отец, непросто мне было сюда добраться. Если бы мои друзья, моя мама, мой папа, мой чокнутый доктор узнали, что я сейчас тут, с вами… о черт!

Послышался испуганный топот ног, шум несущегося на всех парах грузного тела.

— Постой!

Но толстяк уже вывалился из соседней исповедальни.

Топоча как слон, молодой человек убежал.

Остался лишь запах шоколада, который говорил обо всем без всяких слов.

Снова сгустился дневной зной, от которого старому священнику стало душно и тоскливо.

Ему пришлось выбраться из исповедальни, потому что он знал: если останется, то начнет потихоньку ругаться и придется бежать в какой-нибудь другой приход, чтобы получить отпущение уже своих грехов.

«О боже, я страдаю грехом раздражительности, — подумал он. — Сколько раз за это надо прочесть «Богородицу»?

Ну-ка прикинь, а сколько их надо прочесть за сотню тонн (плюс-минус тонна) шоколада?

Вернись!» — прокричал он мысленно, стоя в пустом приделе церкви.

«Нет, не вернется никогда, — подумал он. — Я перестарался».

И с этим тяжелым чувством он отправился домой принять прохладную ванну и растереться полотенцем до бесчувствия.

День прошел, два, неделя.

Изнуряющая жара вновь загнала старого священника в состояние потного оцепенения и кисловато-мелочной неопределенности. Он дремал в кабинете или перебирал бумаги в еще неотделанной библиотеке, смотрел в окно на нестриженый газон и напоминал самому себе, что на днях неплохо бы по развлечься там с газонокосилкой. Но в основном он ловил себя на колкой раздражительности. Прелюбодеяние было чеканной монетой в этих краях, а мастурбация — его прислужницей. По крайней мере так явствовало из шепота, проникавшего сквозь решетку исповедальни долгими вечерами.

На пятнадцатый день июля он поймал себя на том, что вглядывается в лица мальчишек, лениво проезжавших мимо на велосипедах, набив рты шоколадками «Херши», которые они жадно жевали и проглатывали.

В ту ночь он проснулся с мыслью о шоколадках «Пауэр-хаус», «Бэби Рут», «Лав-нест» и «Кранч».

Он терпел это, сколько мог, потом встал, попытался читать книгу, отшвырнул ее прочь, прошелся взад-вперед в ночном полумраке церкви и наконец украдкой, что-то быстро бормоча себе под нос, подошел к алтарю и попросил Господа об одной из весьма необычных милостей.

На следующий день, после полудня, молодой любитель шоколада наконец-таки появился.

— Спасибо, Господи, — прошептал святой отец, услышав, как заскрипела под огромной тяжестью, словно просевший под неимоверным грузом корабль, другая половина исповедальни.

— Что? — переспросил шепотом молодой голос с другой стороны загородки.

— Прости, это я не тебе, — сказал священник.

Он закрыл глаза и втянул носом воздух.

Будто где-то широко распахнулись ворота шоколадной фабрики и ее сладкий аромат разлетелся по всюду, преображая весь мир.

Но вдруг случилось нечто невообразимое.

С уст отца Мэлли вдруг сорвались резкие слова:

— Тебе не следовало сюда приходить!

— Что? Что, святой отец?

— Поищи другое место! Я не могу тебе помочь. Здесь нужен специалист. Уходи, уходи.

Старый священник был ошеломлен, услышав, как его собственные тайные мысли так запросто слетают с уст. Что это — жара или долгие дни и недели, проведенные в ожидании этого шоколадного маньяка? Что? Что? Но его рот продолжал извергать:

— Здесь тебе никакой помощи не будет! Нет-нет. Иди-ка ты…

— В дурдом, вы хотите сказать? — прервал его на удивление спокойный голос, обдумывающий этот неожиданный взрыв.

— Да-да. Спаси нас Бог, к этим… как их… психиатрам.

Последнее слово звучало совсем уж неправдоподобно. Редко ему доводилось произносить его.

— О господи, святой отец, да что они в этом понимают? — сказал молодой человек.