Далеко от яблони - [30]

Внезапно Грейс захотелось увидеть маму – так сильно, что закололо в груди.

– Нет, все в порядке. Впусти ее.

– Солнышко, – кинулась к ней мама, – едем домой.

Так закончилась ее учеба в одиннадцатом классе.

Майя

После встречи с Хоакином Майя долго не могла уснуть.

А потом наша приемная мать обо всем узнала и выставила ее за дверь.

Родной ребенок всегда лучше приемного.

Да, Майя знала, что ее удочерили, а не взяли на воспитание, что родители забрали ее прямо из роддома, что они выбрали ее, именно ее. Так они сами всегда говорили: Мы выбрали тебя, потому что ты особенная.

И все же она не Лорен.

В три часа ночи Майя лежала в кровати и смотрела, как отблески фар проезжающих автомобилей скользят по потолку, отчего в комнате то светлело, то снова темнело. Зашла в интернет с телефона. (Три раза прошла онлайн-тест «На какой факультет в Хогвартсе ты попадешь», и все три раза это оказывался Пуффендуй, что неимоверно ее злило.) Потом взялась перелистывать старую переписку с Клер – все эти эмодзи, символы обнимашек и поцелуев и сообщения, настолько личные, что Майя скорее утопила бы мобильный в унитазе, чем позволила кому-нибудь их прочесть. Добралась до конца. В душе мелькнула слабая надежда: вот сейчас на экране появятся маленькие пузырьки, означающие, что Клер набирает ответ, что она каким-то образом почувствовала Майино одиночество, которое в глухую ночь ощущается особенно остро.

Разумеется, Клер спала, и расстраиваться из-за этого было бы глупо. Клер необходим сон. Майе необходим сон. Сонливость уже начала разматывать ее мозг, точно котенок, который тянет за ниточку вязаного пледа и распускает его полностью. На этой неделе Майя два раза засыпала на уроке истории, хотя, по правде сказать, причина заключалась не столько в ее усталости, сколько в монотонном, гнусавом голосе историка. По крайней мере, так это она объясняла для себя.

Во время большой перемены они с Клер нежились на травке под лучами солнца. Майя положила голову на колени Клер, и та ласково перебирала ее волосы, а Майя подумала, что если уж все равно придется умирать, то можно лишь пожелать себе такой смерти – на солнышке, в объятьях любимого человека.

– М-м-м? – рассеянно промычала Клер.

– Я ничего не говорила, – промолвила Майя, не открывая глаз. Солнечные лучи падали на веки, делая их кроваво-красными и заставляя размышлять о генеалогии, династиях и собственном месте в семье.

Майя распахнула глаза, перекатилась на живот и зарылась лицом в бедро Клер.

– Вслух не говорила, – согласилась Клер, – но подумала.

– Я всегда думаю, – важно сказала Майя. – Я вообще очень умная. За это ты меня и любишь.

– Решение по этому вопросу еще не принято. – Клер положила ладонь на спину Майи, прижимая ее к земле. – Где бы ты ни была, возвращайся, возвращайся скорее.

Куда бы мысли ни занесли Майю, в эту минуту она вернулась. Сейчас она здесь. И этого достаточно.

Винную бутылку Майя обнаружила несколько дней спустя. За это время она пару раз перебросилась эсэмэсками с Грейс – в основном отвечала на слегка неуклюжие вопросы типа: Привет! Как школа?

Бомбический отстой, – написала Майя и пожалела: после этого Грейс замолчала.

Хоакину она не писала, но не потому, что не хотела. Просто не знала, что сказать. Трудно подобрать слова, когда тебя удочерили, а твой брат мотается по приемным семьям, и при этом понятно, что причины, по которым тебя выбрали, от тебя совершенно не зависят. Терзаться виной – глупо, порой твердила себе Майя, когда стрелки часов подползали к четырем утра, а отблески фар плыли по потолку сплошным потоком. Но потом она представляла себе маленького Хоакина, отчаянно ждущего семью, маму, хоть кого-нибудь, и сердце наливалось невыносимой тяжестью, которая пробивала путь наверх, к горлу, и начинала ее душить.

На дне самой худшей части Майиной души, в самом темном уголке сознания таился страх, что подобное может произойти и с ней, и так же, как Хоакин, она не знала, каким образом от этого застраховаться.

На уроке истории Европы в ее классе разыгрывали в лицах ход Великой французской революции (весьма кстати, подумалось Майе, учитывая количество тех, кого она с огромным удовольствием отправила бы на гильотину), и, поскольку актриса из нее была никакая, ей досталась роль костюмера. Легче легкого, решила Майя и отправилась наверх изучать содержимое маминого шкафа.

Бутылка с вином (точнее, их было две, но одна не откупоренная, так что это не в счет) была спрятана в глубине шкафа, в голенище старого сапога. Увидев сапоги, Майя представила, как здорово в них будет смотреться исполнительница роли Марии-Антуанетты, кто бы ее ни играл. Сапоги оказались необычно тяжелыми, и когда Майя наконец их достала, на пол выкатилась бутылка мерло.

Целую минуту Майя смотрела на нее, прежде чем сунула руку во второй сапог и извлекла оттуда наполовину опорожненную бутылку красного зинфанделя. Судя по этикетке, вино было самым дешевым, и это почему-то расстроило Майю еще больше. Если мама взялась прятать алкоголь в шкафу, могла бы, по крайней мере, купить что-то приличное, а не это пойло из ближайшей лавки.

– Эй, – послышалось сзади.