Далеко-далёко - [17]

– Я думал, она умирает… как Трезорка!

– Ой, как жаль! Но теперь уже ничего с ней не поделаешь, будет стёганка теперь Пальмина.

– Ага, – просветлел Севок, – будет Пальма с розами.

Они перенесли щенков в стайку, Пальма, неотступно следуя за ними, перешла сама.

Пришедший с работы отец, узнав новость, обрадовался меньше, чем ожидал Севок:

– В стайке, конечно, их оставлять нельзя, несколько дней пускай поживут, а дальше надо что-то придумывать: а вообще всё уже до нас придумали – будку надо делать! Да и куда её ставить – вот ещё забота, хозяйского дома нет, а будка с собакой – вот она! За-да-ча! Да!.. А ты что же обнову-то не сберёг? Мать старалась, старалась, эх ты! – он махнул рукой и замолчал.

– Не ругай его, отец, на благое дело он её извёл…

– Ну, потакай, потакай и дальше!

А ночью, когда Севок с сестрёнкой уже спали, отец засомневался: морозы ударят, а мы куда с такой псарней?

– Ты о чём говоришь, не пойму, – оправдывалась учительница, – ну не топить же мне их надо было?!

– А ты бы смогла разве? – усмехнулся отец.

– Нет!! – ответила учительница. – Спрашиваешь, как будто сам смог бы!

– Нет, не смог… и не сразу, а тем более теперь – когда она их покормила!

– Так мы о чём тогда говорим?

– А говорим мы о том, что их пристраивать надо, а куда, ума не приложу!

– Слушай! Может быть, хозяин Трезора согласится взять Пальму.

– Может быть, – отозвался, заинтересовавшись, отец.

– Только надо, чтобы мальчонок не один спрашивал, а со взрослым.

– Так это-то ясно. В субботу пораньше приду, тогда с ним и сходим.

А в субботу пораньше не получилось: то ли заказ какой-то срочный, то ли ещё что, только уехал отец в командировку. А Севок, прождавший отца до обеда, надумал сходить к хозяину Трезорки сам, потому что дворничиха ругалась, что развели грязищу в стайке, и грозилась всех этих щенят выбросить.

Он долго упрашивал мать и, заверив твёрдо, что «бегом туда, бегом обратно», – наконец вымолил разрешение.

Это когда они в прошлый раз всей ребятнёй ходили, дорога казалась короче, теперь Севок и шагал, и бежал, но до нужного дома было ещё о-ё-ёй как далеко… Дорожка, по которой спешил Севок, вилась по косогору, и как только он стал спускаться в низину, прохладный белый туман стал расползаться по ней толстым белым одеялом, изменив всё вокруг до неузнаваемости; казалось, что вместе с туманом отовсюду выползли страхи и неизвестная пугающая чернота. Севку сделалось жутко, и он в нерешительности остановился, не зная, что делать: идти назад – стыдоба (ведь сам напросился), вперёд – ноги не идут, страх обуял. Севок вспомнил, как тогда сказал ему отец: «Так смелость доказывают только дураки! А надо делом!» И ему стало стыдно, так стыдно, что вроде и страх стал проходить. «А я буду делом! Я делом!» – мысленно твердил он себе и стал себя убеждать, что в темноте ничего страшного нет (как говорила мама) – просто хуже видно, чем на свету. Севок сделал ещё несколько шагов и обмер. Он явно увидел, как через тропинку прошла чёрная, большая, лохматая тень, а потом другая, поменьше. Он стоял на тропке, боясь пошелохнуться, в голове всё перепуталось.

И тут неожиданно почти на него надвинулась чья-то большая спина…

Севок вскрикнул, присел.

– Ох, господи! Как ты меня напугал! – сказала спина бабьим голосом. – А ты чего здесь один сидишь, потерялся? Ты чей? – она погладила Севка по голове.

Севок открыл глаза и узнал хозяйку, которая их прогнала тогда, когда они приходили проведовать Трезорку. Он так ей обрадовался, что и выразить не мог.

Слёзы враз высохли, будто их не бывало (по крайней мере, когда он об этом потом дворовым рассказывал, то утверждал, что не плакал).

– А я к вам иду!

– Вот те раз! К нам?! В гости, али как?

– Нет, по делу.

– Вон оно как! А чё ж без материнского спросу?! А то нипочём не поверю, что одного отпустила! Не ври мне!

– Я правду говорю; отпустила, только с Коськой и Наташкой. Я сначала их матерей дожидался, а потом их не отпустили, я и пошёл один.

– Дак мать-то тебя поди уже везде рыщет! – и перехватила поближе верёвку с козой. – Дед, поди-ка сюда! Тут тебя парень по делу ждёт!

Из кустов вышел мужик, бывший хозяин Трезорки, и вытянул из зарослей вторую упирающуюся козу.

– Ну и что за дело?

– Ты бы, дед, проводил его до дому, а то мать, поди, все глаза уже проглядела, а по дороге и поговорите.

– А ты же с двумя козами не справишься?!

– С двумя, конечно, нет! Я только одну возьму, вторую назад привяжи, а на обратном ходе её и прихватишь! Да ты поспешай по-скорому. А то мне ещё Сидоркиным вечорошное молоко нести.

На том и порешили.

Пока шли, Севок бежал впереди и всё рассказывал и рассказывал про Пальму, щенят и даже про сгубленную стёганку. Когда перешли асфальтную дорогу, Севок увидел, как подле дома стоит мать с коляской:

– Господи, ну наконец! Как же ты меня напугал! Зачем один пошёл?! Нет, не думаешь ты про меня! – сказала она с обидой, разворачивая коляску.

– Не обидится матерь! – мужик несильно ткнул в спину Севка – мол, не молчи – кайся, и продолжил: – Он это не со зла, это он по младости да по глупости. А сына ты, мать, хорошим человеком ростишь! И толковый, и хозяйский будет.