Далекие огни - [95]

Ясенский ответил не сразу, подумав, с подкупающей серьезной простотой:

— Своим участком я доволен, Август Эдуардович. Свыкся с ним.

Эта лукавая осторожность понравилась Штригер-Буйновскому. Он сказал:

— Я знаю, вы путеец по призванию. Также, как и я. Служба пути — самая поэтичная служба, не правда ли? Она всегда связана с большими пространствами, а что может быть поэтичней и грандиознее русских пространств? Они всегда сулят новое, неизведанное. В этом смысле всякий путевой участок может скоро наскучить и показаться тесным. Самая лучшая пора моей жизни — когда я странствовал с изыскательскими партиями, ночевал под открытым небом, ел кулеш с салом вместе с рабочими… И я любил те трассы, где надо было строить мосты и высокие насыпи…

Ясенский горестно усмехнулся:

— На моем участке мало мостов, Август Эдуардович. Весьма не поэтичный участок.

Начальник пристально посмотрел на него и рассмеялся; грузный живот его затрясся.

— Я вас понимаю, Владислав Казимирович. Я, конечно, не впервые наблюдаю линейную среду, но ваша… Здесь, действительно, немного тесновато для вас…

— Я стараюсь не сближаться с ненужными мне людьми, — скромно потупил глаза Ясенский.

— Это хорошо.

Они помолчали, хорошо понимая друг друга.

— А как вы думаете, Владислав Казимирович, о службе пути всей Н-ской железной дороги? — вдруг заговорил Штригер-Буйновский. — Я всегда скор в своих решениях. Что вы думаете, если мы завтра же отдадим приказ о новом назначении?

Ясенский притворно удивился:

— Не совсем понимаю вас, Август Эдуардович.

Штригер-Буйновский погрозил пальцем.

— Ну-ну, не скромничайте. Я говорю о вашем назначении, Владислав Казимирович.

Ясенский чуть склонил голову. Лицо его порозовело от удовольствия. Но он продолжал хитрить.

— Благодарю вас, Август Эдуардович. Но я боюсь, что придется настаивать на перемещении на Западную дорогу… мое имение на родине…

— Нет, нет, мы вас не отпустим. Применим к вам самую строгую меру принуждения, — шутливо погрозил Штригер-Буйновский. — И подумайте — там скоро будут немцы… Но они, немцы, не похожи на некоторых бывших немцев… хе-хе… которые с вами разговаривают в настоящую минуту и любят Россию не меньше русских.

— Работать рука об руку с вами для меня было бы большим удовольствием, — стараясь говорить как можно сдержанней, заметил Ясенский.

— О, я уверен, что мы скоро сошлись бы с вами в осуществлении некоторых планов, необходимых для процветания дороги, — задумчиво сказал Штригер-Буйновский.

Они подошли к дому.

— Кстати, что вы думаете о последних событиях на дороге? — вдруг спросил он.

Застигнутый вопросом врасплох, Ясенский молчал. Август Эдуардович взял его под руку.

— Будем откровенны, Владислав Казимирович. Вы знаете, о чем я говорю…

— Многое внушает мне тревогу, — печально сказал Ясенский.

— Вот видите. И не будем закрывать глаза на подлинное положение вещей… Все идет к черту. Состояние железных дорог ухудшается с каждым днем. И посади в управление десять начальников, они окажутся в таком же положении, как и мы с вами… Да, да, любезный Владислав Казимирович. Россия катится в пропасть. Ее толкают и сверху, и снизу, а мы, честные специалисты и созидатели ее богатств, пытаемся спасти ее. Сверху ее толкают обожаемый монарх, придворная распутная клика, снизу — вот эти молодчики, которых я сегодня выгнал из вагона. Что хуже? И то, и другое… События усложняются. И нам придется их распутывать. Мы накануне больших потрясений. И если сейчас опустим руки, они, эти наши работнички, перетряхнут государственную машину и раздавят нас заодно с царем, царицей, Распутиным и господином Штюрмером. Что делать? Ответ, по-моему, ясен. Хотя мы и должны держать на запасных путях наготове некоторые успокоительные штучки для наших пролетариев, но надо иметь в виду — эти люди и помогут нам сменить сгнившую крышу нашего сарая…

Лицо Ясенского, по мере того как он слушал начальника дороги, светлело. Когда Штригер-Буйновский умолк, он почтительно заметил:

— Я с радостью узнаю, дорогой Август Эдуардович, что мы с вами стоим на одной платформе.

— А я давно чувствовал в вас единомышленника, — отдуваясь, сказал Август Эдуардович. — Очень приятно.

— Если я пригожусь вам… — начал было Ясенский, но Август Эдуардович мягко перебил его, беря под руку:

— Вы уже пригодились… А с моей стороны вы всегда найдете поддержку… Кстати, этот ваш Синебрюхов — острая заноза. Очень не глуп — и симпатичен уже потому, что имеет убеждения… Я, знаете, нарочно этак накричал на него.

Ясенский удивленно взглянул на начальника дороги.

— Вы думаете, Синебрюхов просто либеральничает и подлаживается к рабочим?

— Нет, не думаю. Мы дали Дубинскому сграбастать его вместе с этими черномазыми. Пожалуй, сегодня он нам вреден, а завтра… Таких, знаете, надо прощупывать и переманивать на нашу сторону. А потом Синебрюхов перетащит к нам и наиболее податливых интеллигентных пролетариев…

— Вы собираетесь освободить Синебрюхова? — осторожно спросил Ясенский.

— Да… Во всяком случае мы долго взаперти держать его не позволим.

— Но ведь Синебрюхов очень опасен… Это ярый социал-демократ… Чуть ли не большевик!.. — воскликнул Ясенский. — Сегодня он полностью раскрыл свое лицо!