Далекие огни - [46]

Друзилин смущенно поздоровался с начальниками.

— Дорожный мастер — вы? — густым сочным басом спросил Рыгунов, шевеля белым усом.

— Я, господин Рыгунов, — ответил Константин Павлович.

— Не вы — господин Рыгунов, а я — господин Рыгунов, язвительно поправил ревизор и, ткнув пальцем в стакан, вокруг которого была разлита вода, спросил:

— Видите?

Константин Павлович наклонился над столиком, непонимающе тараща глаза.

— Что это значит? — спросил Рыгунов.

Друзилин все еще не понимал, на что ему указывали.

— Я вас спрашиваю, что это значит?! — вдруг закричал ревизор, и белый ус его поднялся намного выше черного.

— Вы дорожный мастер? Вы не понимаете, о чем вас спрашивают? Вы не знаете, где у вас толчки? У вас весь околоток на толчках. Пока проехали половину вашего околотка, воды осталось полстакана… Вы видите? Что же вы думаете милсдарь? Хотите укачать его императорское величество государя императора?

Константин Павлович умоляюще смотрел на Ясенского как бы моля его о защите.

— А на стрелках что у вас делается, милсдарь? Вагон швырнуло так, что мы еле удержались на ногах…

— Ваше высокородие… Господин главный ревизор… — начал было Друзилин, но Рыгунов заорал еще громче:

— Вы мне отвечаете за благополучное следование высочайшего поезда… Вы! Я вас в старшие рабочие смещу! Господин Ясенский, перевести Друзилина в старшие рабочие.

Константин Павлович помертвел. Ясенский делал ему знаки — уходить.

И Друзилин, еле двигая ногами, вышел.

И снова высунулось из двери остроносое лицо секретаря:

— Начальник полустанка есть? Пожалуйте!

И Зеленицын уныло побрел в вагон получать головомойку. Так происходило по всем станциям. Прилизанная голова ревизорского секретаря поминутно показывалась из вагона, зазывая все новые и новые жертвы… Насытившись нагоняями, выговорами и унижениями людей, Рыгунов выходил из вагона и устраивал смотр станционных путей и помещений, заглядывал в каждый уголок.

Высокий и подвижной, он шагал так быстро, что начальники едва успевали бегать за ним.

— Почему флагов так мало? Почему портрет его величества не вывешен? — поминутно гремел по полустанку его оглушительный бас.

Зеленицын, держа руки по швам, не оправдывался, а только коротко отвечал:

— Сделаю, господин главный ревизор. Все сделаю.

— Когда вы сделаете? После выговора, который вы сегодня получите? — кричал Рыгунов.

Зеленицын злобно и трусливо глядел на него, думая о том, что никогда не видать теперь ему другой станции.

Константин Павлович, как одурелый, ходил по платформе, не решаясь присоединиться к комиссии. Этот большой неуклюжий человек (ему шел уже пятидесятый год), чувствовал себя мальчишкой, которого высекли при всех. Приказание Рыгунова приводило его в отчаяние. Все знали — Рыгунов не забывал своих устных приказов. Это значило, что завтра на седьмом околотке будет сидеть новый человек.

«А куда же я? — с ужасом подумал Константин Павлович. — Разве можно пережить такой позор?»

Константин Павлович, не зная зачем, подошел к паровозу.

Из окна на мастера равнодушно смотрел машинист в крахмалке и белых перчатках.

Константин Павлович тупо глядел на удивительно чистый паровоз, на белые перчатки машиниста и представлял себе, как сегодня же все, от ремонтного рабочего и до начальников станций, узнают о его смещении.

Взгляд Константина Павловича остановился на красных бегунках паровоза. Они странно притягивали к себе, обещая вечное избавление от всего, что казалось непоправимым…

«Что — если?.. Тронется служебный поезд, и…» — Константин Павлович трудно задышал, прошелся по платформе еще раз.

«Докажу им… Что не мог пережить… Пусть тогда Рыгунов узнает, что и я человек, а не скотина…»

К паровозу подходили члены комиссии и среди них Ясенский. При виде начальника участка пути мысли Друзилина сразу изменили направление. Он вспомнил об Аннушке… Конечно, это было не менее унизительно, это было просто мерзко и подло, но сулило избавление и от смерти под колесами паровоза, и от смещения с должности…

«Ясенский не откажет Аннушке похлопотать перед Рыгуновым…» — подумал Константин Павлович и быстро пошел домой.

Аннушка встретила мужа с изумлением, спросила:

— Что с тобой? Уехала комиссия?

Последняя фраза прозвучала у нее так, словно она спросила: «Уехал Ясенский?»

— Нет, Аннушка, не уехала… Но у меня несчастье…

— Что случилось? У тебя всегда какое-нибудь несчастье… презрительно скривила губы мастериха.

— Гм… гм… Аннушка… Ни за что… обидели… Сместили в старшие рабочие… меня — в старшие рабочие?.. Главный ревизор Рыгунов…

— Сместили? — спокойно протянула Анна Петровна. — И поделом тебе, мешок ты мякиновый…

Константин Павлович схватил белые руки жены.

— Аннушка… пойди к Ясенскому… А?.. Попроси его…

Глаза женщины вдруг потемнели, блеснули гневом, презрением. Не успел Константин Павлович добавить что-нибудь к своей просьбе, как рука Аннушки со всего размаха опустилась на его щеку.

— Мразь, ты еще будешь помыкать мной! — сказала она и, медленно повернувшись, подняв пышноволосую голову, ушла в другую комнату.

Константин Павлович погладил щеку и, пошатываясь, побрел из казармы.

Служебный поезд укатил в Овражное, и на полустанке снова стало тихо. Лица у всех были, как у приговоренных к смерти, плохо верящих в помилование. Что-то будет завтра? Кому еще принесет завтрашний день выговор, смещение, увольнение? Росла тревога в сердцах людей… Проезд царя уже не пугал, а лишь вызывал желание, чтобы поскорее все кончилось.