Далёкие милые были - [89]

Многое мы пережили за март 1964-го. Но вот уже отгремели бурные аплодисменты на показах дипломных спектаклей, стихли ахи-охи, отшелестели комплименты… Мне же в самое сердце запали слова Александры Сергеевны Хохловой[64].

– У тебя вот здесь, – она пальцем постучала в мою грудь, – драгоценный камень. Береги его.

Затем эта высокая, с огненной копной волос дама распахнула объятия и притянула меня к себе. Нас поздравляли, крепко пожимая руки и произнося добрые пожелания, руководители других мастерских: Бабочкин, Белокуров, Шишков.

Первого апреля Сергей Аполлинариевич лично вручал нам дипломы об окончании ВГИКа и тут же надписывал напутствия – для каждого нашёл тёплые, вдохновляющие слова. В мой адрес такие: «Друг Сергей, шагай в полную силу своего шага и поднимешься на высокую гору».

Отмечать событие отправились на старый Арбат в кафе «Ленинградское». Грустно пилось – плакать хотелось. Прощались со своими самыми счастливыми годами (так, по крайней мере, тогда казалось). Впереди ждала взрослая жизнь.

Через день я сел в самолёт Ту‐104, и он унёс меня в Душанбе. Прошёл кинопробы. Посмотрев отснятую сцену, Кимягаров объявил, что я утверждён и могу подписать договор. Потом режиссёр повёз нас (среди артистов были мои сокурсники Филиппов, Малышев и Гаврилова) посмотреть Варзобское ущелье, а по дороге мы дважды отдыхали в чайханах, с аппетитом вкушая то рассыпчатый плов, то сочные манты и неспешно потягивая зелёный чай. Любопытно, что Бориса Алексеевича Кимягарова везде встречали с низким поклоном, прижимая правую руку к сердцу. Тогда я ещё не знал, что это старинный восточный обычай, выказывающий уважение к полным, солидным людям. А наш режиссёр был невероятно полным – килограммов сто семьдесят.

За день до отлёта в Москву отправился на базар. Покупал там разные заманчивые восточные сладости, и так мне не хотелось оттуда уходить – аромат плодов пленил меня, опьянял, кружил голову. Вернувшись домой, разделил накупленные диковинные сласти – одну половину нам, а другую понёс Мельниковым (у Марии Гавриловны как раз был день рождения).

Теперь я каждый вечер пропадал у Ирины, уходил от них поздно. Свой день рождения отмечал там: купил водки, вина, вкусной рыбки, телячьей вырезки (из которой Витальич мастерски готовил слегка непрожаренные стейки по-английски), ну, и само собой, торт и конфеты. Татарский подарил мне рисунок углем – Есенин, сидящий у копны сена. Лена Тимошаева, дочка солистки Большого театра, вручила грампластинку – запись Четвёртой симфонии Бетховена, дирижёр Фуртвенглер. На конверте написала: «Дорогому Серёженьке любимую симфонию с благодарностью за «Карамазовых» и «Гамлета». Веселились допоздна, а когда все ушли, Ира поцеловала меня по-взрослому и домой не отпустила.

Позвонил Бодовский, сказал, что нам назначена встреча на Старой площади в аппарате ЦК КПСС. Назвав день и час, попросил прибыть заранее, так как «в таких учреждениях ждать не любят». Это было в воскресенье. Выбритый и тщательно причёсанный, я прибыл на аудиенцию за полчаса до оговоренного времени. Бодовский уже ожидал меня в приёмной. Ровно в назначенный час секретарша указала мне на дверь в кабинет. Я зашёл. Внутри, низко склонив лысую, как яйцо, голову над письменным столом, сидел человек, и лица его совсем не было видно.

– Здравствуйте, – приветствовал я хозяина кабинета.

– Присаживайтесь.

Я сел.

– Куда?

– В Венгрию.

– Там в пятьдесят шестом был пучт[65].

– Что? – переспросил я, думая, что ослышался. Человек не поднимал головы.

– Был пучт. Могут быть антисоветские провокации. Никогда не оставляйте без ответа. Говорите: это ложь и клевета на советскую действительность. И сразу уходите. Лишнего болтать не надо. Поняли?

– Понял.

– До свидания.

Я вышел из кабинета. В мыслях пронеслось: «Какой-то Салтыков – Щедрин. Какая-то говорящая голова».

Сокурсница Светлана Швайко попросила подыграть ей в сцене с матерью из «Гамлета» на показе в «Современнике». В театре полтруппы – не меньше – во главе с Ефремовым отбирали новых артистов. По иронии судьбы отобрали меня, а не Светлану. Мне сразу предложили войти в спектакль «Четвёртый» в роли Гвиччарди, которую играл Олег Табаков, и тут же приставили ко мне репетитора Влада Заманского. Я честно признался, что утверждён на главную роль в венгерском фильме, поэтому в театре смогу работать только с осени. В ответ услышал:

– Тогда наши пути расходятся. Кино – это штука временная, а театр – это навсегда. Подумайте хорошенько, прежде чем сделать окончательный выбор.

– Спасибо за совет. Я подумал. Я выбираю кино.

Видимо, это решение подсказало и то обстоятельство, что в театральные вузы меня не приняли, а вот Институт кинематографии взял.

Седьмого мая улетел в Будапешт. Какой же красивый город! Показывали мне его режиссёр Миклош Янчо и мой партнёр по фильму Андраш Козак. На другой день отправились в город Эгер в преддверии горных массивов. Нас повели в винные подвалы. Пили за Победу. Мне вспомнился фильм «Подвиг разведчика», и когда мне довелось произнести тост, подняв бокал, сказал:

– За нашу Победу![66]

В этой поездке я познакомился с супругой Миклоша Мартой Месарош. Она училась во ВГИКе на режиссёра, хорошо говорила по-русски. От неё я узнал, что сюжет фильма, который нам предстояло снять, автобиографичен, что Миклош воевал на стороне фашистов в венгерской армии, попал в плен в России (с тех пор он немного знал русский язык).