Далёкие милые были - [55]

Пушкин больше пишет про ревность. У Лермонтова – чувства безответные. У Блока in vino veritas. У Есенина «отоснилась навсегда»[30]. Маяковский криком кричит – маму зовёт…

Пока я раскисал от сердечных страданий, как юный Вертер[31], подоспел сентябрь, а с ним подкатила и взрослая жизнь. Нашу 61-ю школу закрыли, учащимся же предложили перейти в другую, что находилась неподалёку – за церковью Спаса на Песках[32]. Этот храм Божий запечатлён В. Поленовым на картине «Московский дворик».

В школе, куда мы перешли, явно был перебор учащихся. На второй день моей учёбы там мне дали понять, что это учебное заведение не про меня – мне надо куда-то в другое место, потому что для этой школы знаний у меня точно не хватает. Я решил продолжить образование в ШРМ – школе рабочей молодёжи. Но для этого надо устроиться на работу.

Иду по Арбату, а в голове Маяковский отбивает такт моим шагам:

У меня растут года,

Будет и семнадцать.

Как работать мне тогда,

Чем заниматься?

На здании военной прокуратуры объявления о работе. Первое, что прочитал: «Требуются кондукторы».

Я б в кондукторы пошёл.

Пусть меня научат.

Другие объявления уже читать не стал, а поехал на Силикатный завод – там рядом автобусный парк. Восемнадцати мне ещё не было, но всё же на работу меня взяли. «Доверили» самый длинный и трудный маршрут номер шесть: «Силикатный завод – Даниловский рынок». На работу выходить через два дня.

Первое рабочее утро. Встал в четыре, умылся, чаю выпил и побежал через проходной двор МИДа на Садовое кольцо. Четыре тридцать утра – еду в «корпоративном» автобусе на работу. Началась моя жизнь «в людях»[33].

Автобус шестого маршрута проходит с северо-запада на юг через сердце столицы: Силикатный завод – Хорошёвское шоссе – Ваганьково – Красная Пресня – площадь Восстания – улица Воровского[34] – Библиотека имени Ленина – кинотеатр «Ударник» – Балчуг – Ордынка – Люсиновка – Даниловский рынок. Цена билета из конца в конец – два рубля двадцать копеек. В течение трёх смен меня обучали продавать пассажирам билеты и прочим премудростям службы. Весёлая и простодушная, с кудряшками на лбу и ямочками на щеках, моя наставница-кондукторша передавала мне опыт несложной работы: объясняла, что и как, в том числе и как приворовывать.

– Работай, но и о себе не забывай. Это не мы такие – это жизнь такая, – поучала она. – Вот смотри, как три билета можно разорвать на четыре. На Добрынинской площади почти все выйдут, и новые пассажиры забьют автобус до отказа – все до Даниловского. Ты иди в голову автобуса и кричи: «Готовьте тридцать копеек без сдачи», и рви основные чёрные билеты не за тридцать копеек, а за двадцать, да ещё три дели на четыре. Работает безотказно. А главное – все довольны: и ты, и водитель, и контролёрша, и… государство.

Но самое доходное – это «старички». Вон видишь на входе круглую железную коробку для использованных билетов? Золотое дно! Заканчиваешь рейс на кругу у Силикатного, ну, и вынимай из этого «рога изобилия» старые билеты и по новой их «толкай». На людей смотри – кому какую сдачу дать. Старухи – те до последней копейки всё сочтут, а молодой парень, да если ещё с девушкой, ни в жисть проверять не станет.

– А как же контролёрша? Она ж видит, где покупался билет.

– А ты ей в учётку пятёрочку – и счастья полные штаны! Ха-ха… хи-хи…

Я решил работать честно. Это было непросто: встречались иногда пассажиры, которые кидали мелочь в кондукторскую сумку, а билеты за проезд брать не хотели. Я просил взять билеты, терпеливо разъясняя, что моя сумка – это касса и там всё должно быть в чётком соответствии. Аккуратно фиксировал номера проданных билетов в начале рейса и в конце, а также в двух обязательных пунктах – на площади Восстания и Балчуге. Контролёрша удивлялась точному соответствию продажи билетов с движением автобуса – недоумевала отсутствию пятёрочки в учётке. На меня смотрели сначала, как на больного, с некоторой жалостью, потом многозначительно-вопросительно, и, наконец, прорезалось: «Кассу надо будет проверить». Это было уже предупреждение – я не боялся. Сдавая выручку в конце каждой смены, я радовался, что у меня всё копеечка в копеечку. Вообще-то отношение ко мне не было однозначным: кондукторши жалели меня и даже подкармливали; водители недолюбливали – денег им от меня не перепадало.

Принёс домой первую получку, положил на стол:

– Мама, убери.

– Серёньк, знаешь что… купи себе часы.

Ни у кого в нашей семье наручных часов не было. На комоде у нас в кожаном футляре стояли часы «Павел Буре» – роскошь, приобретённая отцом ещё в нэпмановские времена. Тогда, в двадцатые, отец был франтом, театралом и завидным женихом.

В школе рабочей молодёжи отношение либеральное: хочешь получить знания – получишь, не хочешь – на второй год не оставят, аттестат дадут. Меня это вполне устраивало. Я и работал, и учился, и даже не забывал про любимые студии в Доме пионеров. У товарищей моих тоже изменения в жизни. Лёньку Нечаева призвали в армию. Витя Татарский уехал в Астрахань работать артистом – его взяли в помсостав. А Штейн стал руководителем театра кукол здесь же, при Доме пионеров.