Далёкие милые были - [30]

«Как же мы будем дальше жить?» – задумывались взрослые. Мы, ребятня, заглядывали им в глаза с немым вопросом: «Что будет?» Что дальше, с кем дальше? – Взрослые отводили взгляд. Как же так? Как же так?! СТАЛИН – он же «нашей юности полёт»… А если война? Ведь СТАЛИН – «наша слава боевая». И с утра до вечера грустная музыка и тяжёлый голос Левитана.

Вечером шестого марта объявили, что для прощания открыт доступ к телу Сталина в Колонном зале Дома Союзов. Я решил обязательно пойти туда и попрощаться со Сталиным.

Ни через Арбатскую площадь, ни через улицу Воровского[10], ни через Герцена[11] пройти не удалось – всё перекрыто: грузовики, автомобили, цепи солдат, милицейские патрули. На площади Маяковского и на улице Горького[12] ещё и наряды конной милиции. И дальше – всё так же. Уже за Самотёкой увидел я небольшой переулок, перед которым всего лишь трое-четверо дежурных. Человек двадцать или чуть больше хотели пройти там, и милиционер хриплым голосом объяснял, почему здесь нельзя и где можно, но люди теснились, толкались, напирали… Двое из авангарда рванули в переулок – милиционеры за ними. И тут понеслись все, ну и я с ними. Гнал во весь опор, как во время тренировок на «Динамо». Бежавшие впереди знали дорогу, и мы ловко петляли вправо-влево, влево-вправо. Мы выскочили на перпендикулярную направлению нашего бега улицу, которая имела крутой спуск – там внизу перед кордоном скопилась толпища. Мы двинулись вниз и вдруг услышали, как с другого конца, сверху, на нас надвигается лавина народу – плотный поток во всю ширину этой словно накренившейся над бездной улицы.

Тёмная, тяжёлая масса стремительно катилась с горы… Как назло, ни подъезда, ни подворотни… сейчас меня размажут по стенке… Вдруг увидел водосточную трубу и прыгнул на неё вмиг – одна нога на креплении к стене, другая в воздухе. Достал рукой до следующего крепления, подтянулся, встал в оконном проёме первого этажа. И сразу прямо подо мной – чудовищные, душераздирающие крики и гаснущие стоны раздавленных, затоптанных людей. Эти вопли как будто заводили бывших ещё за кордоном, и вот с рёвом и свистом его смели. Почуяв смерть, ад надвигался со скоростью звука несущихся тел. Неистовая толпа мчалась в сторону Трубной площади, там погибли сотни людей. Меня колотило… Как только лавина схлынула, спрыгнул на тротуар и помчался прочь от этого ужаса. Прошло шестьдесят с лишним лет, и до сих пор при виде толпы у меня холодеет под ложечкой…

Элина Евсеевна (всё такая же красная) снова у нас дома. Она принесла письмо и открытку – француженка поздравляла маму с сорокалетием. Мадам очень интересовалась, как мама чувствует себя в этом возрасте (сама-то она побаивалась круглой даты, до которой ей ещё целых четыре года). Ещё она перечисляла, какие фильмы они с мужем посмотрели, сообщала, что муж её нашёл ферму под Парижем, где для детей они покупают очень хорошее молоко, супруг туда ездит по воскресеньям на велосипеде.

Элина Евсеевна уже заготовила ответ, прочитав который француженка могла бы только позавидовать жизни женщины в СССР. Конечно, в письме не обошлось без описания чувства великой скорби в связи с невосполнимой потерей и лично маминого переживания по поводу кончины великого Сталина, под мудрым руководством которого был побеждён фашизм.

Я долго не мог прийти в себя после похорон Генералиссимуса. Мама, первой заметив моё состояние, спросила:

– Серёньк, чего ты такой? Какой-то скучный?

– Уроков много задают, – ответил я.

Приходя из школы, я валился на диван – спиной ко всем, лбом утыкаясь в спинку, и подолгу лежал молча. Не хотелось ни есть, ни гулять, ни в кино, ни за марками – ничего не хотелось… Пус-то-та… «А для чего всё? – спрашивал я себя и не находил ответа. – Зачем кино? Зачем театр, зачем марки? Зачем школа? Затем, чтоб тебя хмурым мартовским днём растоптали и ноги об тебя вытерли?» Плакать хотелось… А тут эта ещё красная тётка – врёт, врёт, всё время врёт и маму заставляет врать. Врать о том, как мама с папой ходит в Большой театр, какие фильмы смотрит, какие французские романы читает… А если по правде? Вредное производство, горячий цех, плавиковая кислота, а после работы очереди за продуктами в гастрономе, а ещё домашней работы потом невпроворот. Но тётка красная стоит на своём и скрипучим голосом внушает: мы победили фашизм, мы одержали победу в страшной войне, мы спасли человечество от коричневой чумы, мы укрепляем мир во всём мире – так нам ли бояться временных трудностей и говорить о них?

На семейном совете постановили: меня на лето в лагерь отправить, Сашку с бабой Таней сначала в Корнеево, а когда у мамы с отцом отпуск будет, то к папиной сестре тёте Паше в Андреевское поехать. В лагере я начал постепенно оттаивать. Повезло с физруком – Виктор Бучин, которого мы просто обожали, был главным организатором захватывающих своим весельем, полезных для здоровья души и тела спортивных мероприятий. Сколько выдумки, сколько озорства было в его затеях, сколько любви к детям! Невысокого роста, с лучистыми глазами, суворовским хохолком надо лбом, задорной мальчишеской улыбкой и невероятной энергией!