Далёкие милые были - [28]

– Глаза!.. Глаза!.. Какие глаза!.. – И трусливо, согнувшись, ретировался. Грянули аплодисменты.

Ещё ходили всем классом в Центральный детский театр (там мы бывали каждый год раза по два-три) смотреть спектакль «Конёк-Горбунок». После представления я увидел покидавшего театр через служебный выход артиста, который играл дурака Ивана. Высокий, в меховой куртке, шляпе. Фамилия его была Ефремов.

Какими только увлечениями и приключениями не были заполнены мои дни, и вдруг что-то совершенно уникальное! Какой мальчишка не мечтает открыть остров сокровищ? Мне повезло найти его совсем рядом – любопытство привело меня во двор мидовской высотки, из окон которой в вечернее время лился свет, позволяя ориентироваться на местности. Я заметил два сарая, дверь одного из них была приоткрыта. Заглянув внутрь, обнаружил настоящий Клондайк – помойку Министерства иностранных дел, куда выбрасывали только почтовые конверты из-под корреспонденции со всего мира. Я вытащил пару конвертов, определил, что один был из Финляндии, другой – из Греции, едва успел оторвать от них уголки с марками, как вдруг пришёл дворник.

– Ты что тут делаешь?

– Дядя, я марками интересуюсь…

– Пошёл, давай… Некогда мне, – сказал он, ставя в угол скребок и лопату. Я вышел, дворник запер сарай на замок.

– А можно я буду приходить помогать вам снег убирать, а вы меня пустите к маркам?

– А… приходи, помогать приходи. Пущу.

На другой день, прибежав из школы, я бросил портфель с учебниками, схватил на ходу холодную котлету с хлебом и помчался в мидовский двор.

– Держи струмент, – вручил мне скребок дворник, – скреби с угла и до крыльца.

Долго ли, коротко ли, но вот вожделенная дверь распахнулась передо мной.

– Я пойду поем, а ты тута давай, шуруй…

Начал я «шуровать»: рвал и рвал углы конвертов с марками, совал их в карманы пальто, потом уже в карманы брюк, а когда они уже были забиты, стал пихать добычу за пазуху. Вышел из сарая с животом как арбуз. Дорвался – в прямом и переносном смысле! Дворник, увидев меня, рассмеялся:

– Завтра приходи.

Дома я накипятил воды в кофейнике и стал отпаривать марки. Тогда я знал уже, как осторожно надо обращаться с ними, чтобы не повредить ни единого зубца. Ромка Рутковский приносил в класс марки в специальном альбоме с клеммташами (длинными карманами из тонкой бумаги) поперёк картонных страниц.

Две ближайшие к моему дому точки, где собирались филателисты, – около букинистического магазина на Арбате и возле кинотеатра «Кадр» на Плющихе. Начал толкаться среди коллекционеров, входить во вкус, стал прицениваться, сколько могут стоить добытые мною марки, на что их можно менять. Серия марок в 12 штук разных цветов с изображением английской королевы Елизаветы менялась на одну марку протектората, ну скажем, Мадагаскара. Две марки протектората менялись на одну колонию – Анголу или Берег Слоновой Кости. Высоко ценились марки колониальных африканских или южноамериканских государств. Вскоре я стал марки менять и продавать, появились карманные деньги. Правда, и тройки в дневнике появились.

Маргаритка Соловейчик подарила мне на день рождения книжку «Берко-кантонист». Прочитав её, спустился вниз, чтоб вернуть Маргаритке – забыл, что книга-то моя!

– Это подарок тебе, – сказала Маргаритка и протянула мне ещё «Кондуит и Швамбранию», – эту тоже дарю. Эта книжка для мальчишек.

Проглотив «Кондуит», решил преподнести Маргаритке небольшую коллекцию марок – там, в этой книжке, горничная марки собирала. На альбомный лист наклеил клеммташи из папиросной бумаги и вложил по одной марке из разных стран. Сверху бирюзовым карандашом написал: «Марки – не игрушки, Маргаритке от Марфушки. Передал Серёжа, у Серёжи рожа», – и рядом нарисовал рожицу: «точка, точка, два крючочка, носик, ротик, оборотик» (получился смайлик).

– Это тебе привет от горничной из «Кондуита», – протянул я подарок Маргаритке. Наконец, она улыбнулась.

Пошли разговоры о врачах-вредителях, я мало что в них понимал, но получалось, что многие врачи людей не лечат, а калечат. А шёпотом, по секрету, добавляли, что врачи эти – евреи… Что-то нехорошее повисло среди людей, какая-то тухлятина. Вокруг затихло всё, как перед грозой.

Половину лета пропадал на «Динамо». Тренер по лёгкой атлетике (охотник, состоял в секции у отца) позвал меня позаниматься. Ребята, которыми он руководил, были постарше меня, поэтому сначала я больше присматривался к ним, чем сам что-то делал. Постепенно втянулся, начал бегать. Тренер сказал отцу, что из меня мог бы получиться неплохой бегун на длинные дистанции. Я отмахивал по двадцать с половиной кругов по стадиону (это 5 км), тренер был доволен моими результатами. Но что-то не пошло у меня с этим бегом… Бегу, а куда бегу? Как белка в колесе – в голове пустота… Скучно стало, и я оставил «беготню».

Вторую половину лета гостили у Ивана Наумовича Петракова, занимавшего пост секретаря райкома, в Кардымове. Он пригласил к себе всю нашу семью и устроил нас в небольшом амбаре. По выходным Иван Наумович и отец охотились, меня с собой брали – если подстреленная утка на воду падала, то я вплавь бросался за ней (собаки-то у наших охотников не было).