Далёкие милые были - [16]

Соседка по квартире, жена брата тётки Груши, работала буфетчицей в кремлёвской больнице. Больные там пили чай с лимоном, так вот эти пользованные дольки лимона тётя Настя принесла маме, ну а мама тут же привезла их мне на Пироговку.

– На-ко вот, Серёньк, попробуй, – открыла мама стакан с лимонными дольками и совсем тихо сказала самой себе: – Господи, помилуй!

Кризис миновал, и я стал поправляться. Начал вставать с постели, шастать по палатам и кабинетам. Когда-то я видел, как мама гадает на картах, и стал гадать медсёстрам: «Пустые хлопоты, скорое свидание, казённый дом, дальняя дорога…» Меня любили, особенно медсёстры, я им загибал были-небылицы про войну: как мы с мамой партизанили, как били немцев, взрывали поезда и те летели под откос, взрывали мосты, поджигали склады. Наверное, я им рассказывал какое-то кино, а так как был горазд на выдумки, то в лицах показывал и наших, и немцев. Медсёстры смеялись, а тётенька-врач в очках сказала: «Артист», – и не засмеялась. Медсёстры спрашивали маму: «А правда, что сынок с вами партизанил?» Мама любила шутку: «А как же? Грудь пососёт – и давай партизанить».

К лету меня выписали. Вернувшись домой, я тут же полетел вниз по лестнице к Соловейчикам – очень хотелось увидеть Маргаритку. До звонка я не доставал, начал по привычке стучать. Дверь открыл дедушка Маргаритки, дядя Миша – волосы на голове всклокоченные, изо рта свисала потухшая трубка:

– Здравствуйте, молодой человек. Поправились? А то мы тут переживали за вас.

– Маргаритка дома?

– Барышня ваша уехала до конца лета.

Я расстроился и пошёл к себе наверх. Лето только начиналось, а до его конца ждать – это же целая вечность. Навернулись слёзы, всплакнул.

Дома от тётки Груши я узнал, что маму Маргаритки, тётю Миру, посадили в тюрьму, потому что она была «враг народа». В голове у меня закрутилось: «Враг народа, враг народа…» Как же так? Враги народа нашего были немцы, они хотели наш народ убить. Тётя Мира не хотела этого, у неё даже ружья не было. Если тётя Мира – враг народа, то и народ ей враг? Такого не может быть. Я видел народ, много народа видел. На Красной площади целую площадь народа видел. И что же? Тётя Мира всему народу на Красной площади враг? Не могла она каждому быть врагом. Она такая добрая… и Маргаритка добрая, и дедушка её Миша тоже хороший. А враг не может быть добрым – враг злой и нехороший. Я рухнул на диван, отвернулся ото всех к стенке – нахлынули переживания, какая-то тоска навалилась. Маленький, годовалый, братик Сашка, который уже начал ходить и пытался разговаривать, тянул меня поиграть с ним:

– Сёзя, Сёзя…

Мне было не до братика. Стало очень горько от мысли, что за лето Маргаритка подружится с другим мальчиком, будет с ним играть, смеяться, хлопать ресницами, придумывать кукольный театр… а я буду один… Расстройство моё заметила мама и попросила отца, чтобы он взял меня на свою работу – на стадион «Динамо».

– А завтра и возьму. Завтра футбол как раз будет: «Торпедо» – «Динамо».

Охото-рыболовная секция разместилась на стыке южной и западной трибун стадиона, прямо под ними. Громадные окна и наклонный потолок, много зелени, кресла в шкурах, чучела – головы кабанов и лося с короной рогов, волк с разинутой пастью, орёл, поймавший зайца.

Перед окнами охото-рыболовной секции находилась волейбольная площадка, и там тренировались девушки. Я нашёл себе занятие – бегал за мячом, если он далеко улетал, и ногой отбивал его в сторону спортсменок. Тренер волейболисток был охотником и состоял у папы моего в секции. Неподалёку дяди-рабочие в одинаковых спецовках ремонтировали разрушенную бомбой во время войны часть трибуны. Говорили они на каком-то другом, непонятном языке.

– Это немцы, – сказал мне тренер, – воевали против нас, бомбили – теперь вот строят… Военнопленные, а вон на досках два солдата с автоматами – это конвой, они охраняют, сторожат их, чтобы не сбежали… А Германия ихняя далеко – бежать бесполезно.

Потом мы с папой и волейбольным тренером пошли смотреть футбол. От нашей секции через коридор была дверь, выходившая на трибуны стадиона. Там даже был небольшой огороженный закуток человек на восемь.

На зелёное поле выбежали футболисты в синих футболках и белых трусах. «Наши, динамовцы», – сказал папа, и с этой минуты динамовцы стали и моими – стали моими навсегда. Я переживал за них изо всех сил: кричал, хлопал в ладоши, прыгал. Свистеть я тогда ещё не умел.

На стадионе было много людей, и когда динамовцы забивали гол, одни дяди хлопали и кричали, а другие сидели молча. Я спросил папу:

– А почему вот эти дяденьки не хлопают?

– Они не за «Динамо» болеют, а за «Торпедо».

– Болеют?

– Ну да, болеют.

– И у них температура есть?

– Наверное, есть… градусов сорок.

Команда «Динамо» выиграла – счастью моему не было границ (я и по сей день помню вратаря Хомича, нападающего Бескова, капитана команды Семичастного). Я тогда очень радовался за динамовцев: какие молодцы! Сколько людей на стадионе – и все их знают. Какие они знаменитые! Наверное, это здорово – быть знаменитым.

На июль месяц, на вторую смену, родители решили отправить меня в лагерь. Построили нас, ребятню, мальчиков и девочек, в колонну у северной трибуны стадиона «Динамо», и двинулись мы к Белорусскому вокзалу. Я шагал вместе со своим отрядом, а рядом со мной шла мама. Поезд тронулся, мама помахала мне рукой, а я в ответ тоже отчаянно замахал и… расплакался – опять без мамы… Станция Дорохово, сели в автобусы. Пионерский лагерь «Руза» (через шесть лет я найду здесь свою судьбу).