Далёкие милые были - [14]

Однажды мама с Сашкой на руках сразу же вернулась в избу и застала меня на месте преступления.

– Ах ты жулик, ты мой жулик, – рассмеялась мама, – то-то я гляжу, конфеты тают.

К концу лета женился однорукий Миша Дубенков. Невесту себе нашёл в Крупенихе – неблизкая деревня. Председатель дал молодым двуколку для поездки в Андреевское, в сельсовет. Двуколку украсили лентами, ромашками и васильками. Сели жених с невестой – и поехали к новой жизни. Довольно скоро вернулись уже мужем и женой. Свадьбу играли в доме у Тужикова.

Где свадьба проходит или церковный какой праздник, вечная Мамуниха тут как тут. Нас, ребятню, сгребла в стаю и ну учить свадебным прибаскам. После того как гости закричали «горько», Мамуниха сдёрнула с головы платок и махнула нам. Мы вспрыгнули на завалинку под тремя распахнутыми окнами и в тринадцать глоток завопили:

Кривая нога,

Подавай пирога!

Не подашь пирога,

Стол завалю –

Молодых задавлю!

Нам «кривая нога» за это награду послала, угощение – жмых! – «пряник» из прессованных семечек подсолнечника, деревенское ребячье лакомство.

В конце лета вернулись в Москву вчетвером: я с братом и мамой и баба Таня. А тут ещё одна свадьба – моя двоюродная сестра, дочь тёти Паши, громоподобная Нина (у которой муж-танкист, дядя Андрюша, погиб в Берлине за два дня до окончания войны) нашла себе нового мужа. Свадьбу сыграли у тёти Нюры (там же, у тёти Нюры, Нина и жила). Нового мужа Нины звали Лёшей. Это был человек без шеи, с надутой широкой грудью, с плоским лицом и щёлками глазами. Он был довольно весёлый, а смеялся такими короткими козлиными смешками: хе-хе-хе… хе-хе-хе. Свадьба была совсем непохожа на деревенскую – кислая какая-то. Всё больше молчали, один дядя Лёша, кто что ни сказал, всё «хе-хе-хе…».

Нина похвасталась, что получила письмо из Андреевского, от мамки – пишет, корову купили. Муж Лёша: «Хе-хе-хе, – и заключил: – Молоко будет». Ещё Нина сказала, что с Лёшей в театр ходили, Лёша: «Хе-хе-хе…» Нина вспомнила недавний праздник – 800-летие Москвы: «Вот отгрохали, так отгрохали! До войны так не гуляли. А салют какой!» – Лёша: «Хе-хе-хе…» Дядя Ваня встрял в разговор: «Нам вон с Петей по юбилейной медали дали – наградили». – «Хе-хе-хе…»

Сели за стол. Сначала тётя Нюра поздравила – желала счастья, потом дядя Ваня:

– Любовь вам да совет!

– Хе-хе-хе…

– Горько!

Поцеловались Нина с Лёшей, и опять: хе-хе-хе… А потом дядя Ваня вдруг предложил:

– Давайте-ка выпьем за здоровье нашего вождя! За товарища Сталина!

Лёша перестал хехекать, встал, вытянулся, даже шея у него появилась. Все за ним тоже встали. Муж Нины посмотрел на каждого в отдельности и выпил рюмку до дна. Потом, уже дома, мама сказала папе: «При этом Лёше лучше молчать – он оттуда»[6], – и показала пальцем наверх.

Мама вернулась на завод, папа – на «Динамо», баба Таня нянчилась с Сашкой, меня пристроили в детский сад. «День 7 Ноября – красный день календаря!» – выучил я стишок в детском саду и на детском празднике октябрят его читал. Дома папа сказал, что хочет взять меня на демонстрацию, только вот думает, выдержу я длинный такой путь или нет. Я пообещал, что выдержу, сказал, что уже большой и могу ходить много.

Рано утром 7 ноября мы с папой были на стадионе «Динамо». Колонна демонстрантов-динамовцев с большим портретом «лучшего друга физкультурников» построилась и направилась в центр, к Красной площади. То тут, то там взрывались духовые оркестры; взрослые громко разговаривали – ещё громче смеялись. Впереди нас шли, сзади – плясали. Один дядя дал мне красный флажок, другой – синий шар. У Белорусского вокзала стоял большой стол, покрытый белым полотном, на столе – бутылки, закуски. Дяди и тёти выпивали, ели бутерброды. Мне тоже перепало два горячих пирожка с повидлом и ещё газировка с сиропом. Музыка, песни, флаги, портреты, разноцветные шары, бумажные цветы, трещотки и вертушки «уди-уди» и очень много людей. Колонна двигалась рывками: то стояла, то нагоняла. Подошли к Красной площади, динамовская колонна – самая первая, самая близкая к трибунам. Папа поднял меня и посадил к себе на шею, а так как ростом он был высокий, то я оказался выше всех.

– Смотри, Серёнька, смотри, сейчас Сталина увидишь.

Я изо всей мочи смотрел на дяденек, которые стояли наверху, и ещё издалека в центре увидел ЕГО. ОН! САМ СТАЛИН! Я стал махать ему своим флажком, и ОН мне тоже помахал рукой – я это точно видел: он мне помахал! Счастье закипело и разлилось во мне: САМ СТАЛИН!.. Папа опустил меня на землю. Со всех сторон неслось: «Кипучая, могучая…», «Широка страна моя родная…», «Мы выпьем раз, мы выпьем два…», «Ведь мы такими родились на свете…»

На Новый, 1948 год папа принёс очень пушистую, очень душистую ёлочку. Лесную красавицу поставили в ведре в углу, на письменном столе. В ведро налили воды (чтобы подольше не осыпалась), укрепили ёлочку, а ведро прикрыли белой простынкой – получилась ёлка на пригорке. Украсили ёлку картонными игрушками – штампованными рыбками, зайцами, белочками – и конфетами. Даже маленький братик Сашка радовался, глядя на ёлочку.

На другой день нового года пришли к нам в гости Нина и её муж Лёша. Лёша пришёл с фотоаппаратом и снимал меня с Сашкой, потом Сашку с мамой, потом всех троих. Фотографии получились не ахти какие, но памятные. Очень забавным получился маленький Сашка – голенький, толстенький, с длинными светлыми вьющимися волосами.