Дахут, дочь короля - [96]

Но это все чушь, сказал он сам себе. Бог его поддерживает. Он выздоравливал очень быстро. Вскоре он сможет справиться с любым новым претендентом — которому лучше не появляться, учитывая то, что происходило с остальными. Пока что это нелегко, но он полагал, что добьется поддержки Стилихона, что означало бы уступчивость со стороны Рима. В пределах же города его противники были всего лишь знатной немощью. Все больше и больше из них переходило на сторону короля, где всегда был народ Иса. Его размолвка с галликенами — с некоторыми из галликен — со временем должна завершиться, надо только набраться терпения; или разве Дахут не сказала, что любит его? Одно это и зажигало в его одиноком сердце лето.

Тогда откуда это предчувствие? Отчего полуденное солнце кажется бледным и маленьким? В уме мелькнула богохульственная мысль, что Митра побежден или отступил. Грациллоний наступил на нее, как наступил Карсе на лицо, но ощущение уйдет не сразу, не прежде, чем воспоминания.

Молитвы завершились.

— Спокойной ночи, люди, — сказал он на латыни. В ответ пробормотали слова прощания. Он взметнул над зубцами церемониальным факелом. Прежде чем утонуть, тот расплескал огонь. Король взял у охранника оставленную лампу и с ее помощью спустился вниз по ступеням в опустившейся на Ис слепоте.

Его узнавало большинство людей, что до сих пор были на улицах, но обращались нему лишь немногие, потому что на нем было облачение служителя чужого Бога. Стража у Верхних ворот отдала ему честь. Некоторые мастерские вдалеке все еще работали, и в них горел свет, но когда он туда доходил, до Церемониальной дороги, доносившийся из них лязг стихал. Переходя по маленькому мостику через канал, он увидел, что вода сверху замерзла. Небо начали заполнять звезды. Мерцание луны над холмами было таким же холодным, как звездный свет и лед. Он ускорил шаг, несмотря на то, что от этого у него болели ребра; в тишине громко звучали его шаги. Если король дойдет до Леса прежде, чем покажется луна, может, он на самом деле и не пропустит этот день посередине его Дежурства. Но эта нелепая идея, сказал он сам себе. Перед ним неясно вырисовывалась роща, чернота, из которой торчали обрубки ветвей. Ее не трогали и отблески от дома, да и когда он вошел, не почувствовал особой теплоты. Раздор между королем и Богами приводил его окружение в большее смятение, нежели простых исанцев. Тамбилис находилась на Сене.

Что ж, человек должен стойко переносить недолгое уединение. Грациллоний удалился в ту часть здания, что походила на римскую. В свете лампы он сменил священный наряд на домашнее платье и сел немного почитать. Старый добрый Вергилий…

Его разбудил ветер, дыхание под карнизом. Свечи сильно оплыли. Он сонно добрел до окна и выглянул, заслоняя своим телом отражения на оконных стеклах. Глаза не встретили ничего кроме мрака. Наверно, снова надуло облака? Он разделся, затушил огоньки, дошел до кровати и погрузился в сон.

— Вон! По домам! Вам скажут, когда вы понадобитесь снова. Вон!

Грациллоний сел. На миг ему стало интересно, что это был за сон. Вокруг него мягко вздымалась постель; холод окутал его торс. Он видел только незакрытое окно, за которым было не намного светлее, чем в комнате. Он едва различал голос из-за закрытых дверей. Вес громче звучали стремительные шаги, и именно они, должно быть, его и разбудили. О, это было наяву. Побаливала голова. Надо ли ему что-нибудь взять в качестве оружия? Повелительные интонации принадлежали женщине. В груди подпрыгнуло сердце.

Он искал наощупь, пока не нашел свое платье и его не натянул. Теперь он мог двигаться достаточно смело. С годами он стал узнавать походку. Когда он бросился открыть дверь в зал, там в очаге тлели угольки и от них были зажжены свечи. Сквозь тени он различал наспех одетых слуг, которые куда-то шли. Высокая, в черном плаще стояла Форсквилис.

Король остановился. Она услыхала изумленную божбу. Во тьме дико мерцали ее глаза.

— Держись, — велела она со спокойствием, требующим повиновения. Когда вышел последний слуга, она поманила его. — Теперь можем и поговорить, — сказала она.

Грациллоний приблизился к ней. За прошедшие месяцы лицо Афины стало изможденным; верхний свет вырисовывал изгибы кости и терялся под ним. Почему-то от этого она казалась в два раза прекраснее, словно ночная нимфа.

— Что тебя привело? — почтительно спросил он.

— Я далеко зашла в своих Посланиях, — отвечала королева. В ее взгляде ощущалась теплота. — Тебе не дано видеть сквозь облака — не дано и Ису, хотя он бы мог — но над миром летит филин. Его крылья побелели при свете луны. Этот яркий цвет затуманился, покраснел, почти исчез. Было лунное затмение, Граллон.

— Но ведь никто не предсказывал, — оцепенело произнес он.

— Да, никто, ни в Звездном Доме, и где бы я ни искала. Думаю, Белисама отняла у тебя последний луч света, Граллон, за то, что ты опять за этот истекший день бросил вызов Троице.

Он стукнул кулаком.

— Так почему же они тогда скрыли видение? — огрызнулся король.

— Ты бы его осмеял.

— Я бы по крайней мере сказал, что затмение скоро пройдет, как только луна выйдет. Если философам не удалось это предсказать, то едва ли это было впервые.