Дафна - [17]

О да, он защитил себя, его фразы были окружены забором и обнесены изгородью не хуже, чем поместье Менабилли, так что Дафне приходилось читать между строк, а все эти вычеркивания и загадочные чернильные пятна не только интриговали, но и раздражали. И чем больше она об этом думала, тем более вероятным казалось ей, что письмо Симингтона дает повод предположить: у него возникли какие-то подозрения относительно некоего давнего жульничества, связанного с рукописями Брэнуэлла. Если это действительно так, она, возможно, взяла след весьма примечательного литературного скандала, и одна эта мысль подействовала на нее возбуждающе. Симингтон не сказал прямо, кто несет ответственность за фальсификации, и Дафна гадала, не считает ли он преступником своего бывшего коллегу Т. Дж. Уайза. Зачем иначе Симингтону было вводить в письмо такое выражение, как «окутано туманом». Все-таки это казалось неправдоподобным: Уайза все почитали как президента Общества Бронте. Дафна желала знать, не скрыты ли от нее еще какие-то обстоятельства этой истории, может быть, тайная вражда Симингтона и Уайза?

Важно, однако, было то, что своим ответом он разжег ее интерес, и, перечитывая его слова, она словно осязала их — предвкушение, казалось, вызывало дрожь в кончиках пальцев. Симингтон просил ее хранить полученные от него сведения в тайне, хотя еще и не сообщил чего-либо достоверного, доказуемого. Пока, во всяком случае… Однако Дафне доставляла удовольствие сама эта просьба: ведь именно ее он выбрал, чтобы поделиться своим секретом, и, возможно, в дальнейшем это сулило приобщение к новым тайнам. Она была почти уверена, что станет его наперсницей, и ее чрезвычайно волновала перспектива того, что это будут, с одной стороны, весьма сокровенные отношения, поскольку это письмо Симингтона, по-видимому, очень сблизило их, но все же будет соблюдаться безопасная дистанция. Впрочем, Дафна не была уверена, сможет ли ответить взаимностью: до сих пор она предпочитала хранить свои секреты под надежной защитой Менабилли.

Что касается Брэнуэлла, Дафна хотела остаться с ним наедине и поэтому взяла его книги с собой в свой писательский домик, попросив Тод не беспокоить ее — обед ей не понадобится, и села за письменный стол, чтобы приняться за чтение его писем. Дверь она за собой затворила, но через открытое окно внутрь проникал приятный аромат жимолости, чистое синее небо манило своим простором. Однако, углубившись в изучение тома корреспонденции Брэнуэлла, Дафна, похоже, вызвала перемену погоды: появилась туча, затмившая солнечный свет, который все же сквозь нее время от времени пробивался. Барашки облачков то скапливались, то быстро разбегались, а к приятному возбуждению, которое Дафна испытывала, начало примешиваться какое-то растущее беспокойство.

Письма, как оказалось, подтверждали версию, изложенную в биографии «Жизнь Шарлотты Бронте» миссис Гаскелл, где предполагалось, что гибель Брэнуэлла была ускорена его увольнением в июле 1845 года с должности домашнего учителя, которую он занимал в йоркширской семье Робинсон в Торп-Грин-Холле, обучая их сына Эдмунда. Книга миссис Гаскелл, изданная в пору детства Дафны, испещренная ее карандашными пометками и звездочками, лежала раскрытая на письменном столе, но, когда Дафна перечитывала ее параллельно с изучением писем Брэнуэлла, она поймала себя на мысли, что ей хотелось бы получить сколько-нибудь существенные свидетельства и от Энн, самой младшей из его сестер. Ведь Энн служила в том же доме гувернанткой двух дочерей Робинсонов и уволилась как раз накануне внезапного отъезда Брэнуэлла. Миссис Гаскелл полагала, что Брэнуэлл лишился расположения семьи из-за того, что выплыл наружу его скандальный роман с миссис Робинсон, замужней дамой, на пятнадцать лет старше домашнего учителя своих детей. Такое же впечатление создается и когда читаешь письма самого Брэнуэлла, адресованные Лиланду. Но поверила ли Энн в правдивость этой версии? Так или иначе, шептал тихий голосок в сознании Дафны, кто дал тебе право докапываться до истины по прошествии более ста лет? Кто ты такая, чтобы выискивать унизительные факты чьей-то чужой жизни сейчас, когда тебе надо защищать хрупкое чувство собственного достоинства?

И все же она не могла оторваться от чтения, словно кто-то принуждал ее продолжать, несмотря на легкую тошноту, поднимающуюся к горлу, и странное, усиливающееся с каждым часом ощущение слабости. Было что-то изнурительное в столь тесной близости Брэнуэлла: переворачивая страницы, она словно касалась его слов руками. Стоит Брэнуэллу объявить, что его любовь разрушена, и письма переполняет безысходное разочарование в себе как писателе, так, по крайней мере, почувствовала это Дафна. Его голос, скрытый на страницах ангрианских легенд времен его детства, в письмах звучит гораздо яснее; в нем тонут его мысли, в нем тонет Томми, хотя он теперь почти не разговаривает с ней, словно отступил, защищаясь, в молчание. А может быть, это его оружие. У Брэнуэлла же не ощущается ни малейшей потребности в тишине: его голос полон страдания, иногда он звучит взволнованно, иногда жалобно, он взывает к ее вниманию, требует, чтобы его не забыли. По мере чтения Дафна делала многочисленные сноски, выписывала цитаты, которые казались ей особенно важными, пытаясь отыскать смысл во всем этом ворохе несчастий, задушенных амбиций и самомнения, всегда готового обратиться в панику. И среди жизненной неразберихи, отраженной в письмах Брэнуэлла, Дафна начала постепенно угадывать сюжет его судьбы, хотя в нем и оставались зияющие прорехи.