Да, я там работал: Записки офицера КГБ - [34]

На следующий день, когда я пришел к Алексею Николаевичу, у него на столе уже лежало мое личное дело, и, захватив его с собой, он повел меня к заместителю начальника отдела (начальник еще не был назначен), Виктору Тимофеевичу Гостеву. Как только мы вошли в кабинет, волосы у меня на загривке шевельнулись: я сразу понял, что хозяин кабинета — либо с комсомольской, либо с партийной работы, и не ошибся-таки. Гостев пришел из ЦК ВЛКСМ, где руководил Общим отделом (до сих пор так и не представляю себе, что бы это могло значить — Общий отдел?), причем пришел как раз в 7-й отдел ВГУ, из которого вместе с группой сотрудников «перетек» в 5-е Управление.

Маленького роста, крепенький, он поднялся из-за стола, поздоровался со мной и предложил нам сесть в два низеньких кресла, стоявших у приставного столика. Мне показалось, что эти креслица были поставлены там не без умысла: когда Алексей Николаевич уселся в одно из них, его голова оказалась как раз на уровне груди Гостева. «Когда дают линованную бумагу, пиши поперек», — вспомнилось мне откуда-то, и я уселся на один из стульев, стоявших напротив стола, за которым сидел «шеф». Лебедев с интересом посмотрел на меня и улыбнулся одной стороной лица, не видной начальству.

В ожидании приказа о переводе прошло две-три недели, потом я ходил по отделу с обходным листом, сдавал числившуюся за мной технику, документы, прощался с друзьями и товарищами. Прошелся по второму этажу — кабинеты руководства отдела, машбюро, зал для собраний с неизменным набором фотографий членов Политбюро (Боже, какие лица! Ламброзо увял бы от такой коллекции…), стенной газетой «Дзержинец» и стареньким пианино в углу. Высокие гофрированные потолки — наверное, в прошлом это было какое-то складское помещение. Стены традиционного зеленого цвета.

Я вспомнил, как заполнял многочисленные анкеты в тихом особнячке недалеко от Самотечной площади. Особняк был старый, сейчас в таких размещают маленькие посольства. Я обратил внимание на то, что высокие красивые двери были, как и стены, выкрашены в буро-коричневый цвет, причем краской небрежно мазали и по медным старинным ручкам, и по выключателям, и по проложенным поверх стен проводам. Основную, как сейчас помню, на 18 листах анкету я заполнял наверху, в мансарде. Оглядевшись, я решил удовлетворить свое любопытство и, достав перочинный нож, стал аккуратно, слой за слоем, снимать краску с дверного наличника. Через несколько минут я убедился в правильности своих предположений: из-под краски выглянуло настоящее дерево — изумительного тона темно-вишневый цвет…

Зашел в комнату технарей и поболтал с ними. Один из них, брат известного спортивного комментатора, впоследствии стал большим начальником, другой уволился из КГБ, и я не раз встречал в прессе его хроникальные фотографии — он был блестящим спецом в этой области.

Заглянул к дежурному по отделу — обычный треск телефонов, журнал для записей местонахождения объектов слежки — каждая бригада сообщает о перемещениях «клиентов» и регулярно выходит на связь либо по телефону, либо по радио. Там же в ячейках лежат удостоверения МУРа и КГБ, которые после окончания работы сдаются дежурному — домой их брать можно только в исключительных случаях. Там же хранится и оружие — в специальном сейфе десятка три пистолетов и патроны к ним. В дежурные обычно попадают сотрудники НН, по возрасту и выслуге уже готовые «к выходу» на пенсию.

Да, все это оставалось позади, и возврата быть не могло.

Летний зной под жестяной крышей очередного наблюдательного пункта, дождливая ночь, промокший насквозь плащ и маячащая впереди фигура «клиента», визг терзаемых на вираже покрышек, бессонные ночи и холодные, одинокие утра, когда все еще спят и долго еще будут спать. «Ох, рано встает охрана…» Долгая, на метро и трамвае, дорога в институт и обратно, занятия на кухне коммуналки, экзамены, бессонница, ставшая привычной, потрескивающая рация и свист тональных сигналов в ней, «травля» на базах и глаза, покрасневшие от оптики ночного видения, возвращение домой под утро промозглым осенним днем, инструктажи перед выходом на пост и писанина после окончания смены, надутые физиономии в парткоме Управления, череда быстро сменявших друг друга начальников, изредка хороших, но чаще — плохих, лица немногих друзей и многих товарищей — девять лет жизни.

Я в последний раз подошел к двери отдела. Изнутри она открывалась не как снаружи, не надо было… потом… Нужно было просто…

Я вышел и плотно закрыл за собой дверь «семерки».

НАДЗИРАЯ

Контрразведка — это институированное недоверие…

Контрразведка — это институированное недоверие…

Из статьи о Джеймсе Хесусе Энглтоне, начальнике контрразведки ЦРУ

21 сентября 1967 года я вышел на работу в 1-е отделение 1-го отдела 5-го Управления. Вошел в «Дом», поднялся на пятый этаж к Лебедеву.

Вскоре я заметил, что стучать в дверь здесь не принято: начальству всегда или почти всегда звонят, спрашивая разрешения зайти, но не стучат никогда.

«Пойдем, отведу к ребятам». Пришли в комнату 547, в которой мне предстояло трудиться. В комнате было трое. Лебедев представил меня, продребезжал в мой адрес что-то любезное, сказал заглянуть через полчаса и, окутанный табачным дымом, удалился. Я хорошо помню всех троих и сейчас.