Да сдохни блин уже - [3]

Пиккирилли не ограничивается лишь намеками. Он не желает копить ужас, чтобы выдать его на последней строчке. Он сразу двигает в ад, захватывает его и начинает копать еще глубже, к самому плавящемуся ядру. Всего три страницы, а мы уже пронеслись сквозь — и оставили позади — границы нуара середины века и вторглись на земли Кафки, де Сада и легендарных снафф-фильмов.

Наш герой, Клей, начинает как Мрачный Жнец, а превращается в голодного ангела, движимого шестеренками, которые работают на бесконечной и ненасытной жажде мести. Своего рода демон бессмысленных сожалений и ярости за рулем Каприче 89-го.

В этой истории есть образы, которые я теперь никогда не забуду. Не буду их цитировать по ряду причин, как минимум потому, что вы сами должны прочувствовать их в свое время и отреагировать по-своему. Но когда я читал в первый раз, где-то на середине, передо мной вдруг внезапно и безжалостно встали воспоминания о 1976 годе: мне 16 лет, и я первый раз смотрю криминальные фильмы 70-х, что перечислял выше. Пятничные, субботние вечера, мы с друзьями едем за три мили в центр (в штанах банки Наррагансетта) в Париж Синема, на двойной показ Пекинпы и Дона Сигела, Сэма Фуллера и Роберта Элдрича. «Соломенные псы», «Исчезающая точка», «На той стороне 110-й улицы», «От семи лет и выше». Ну если вы держите в руках эту книгу — вы в курсе канона.

Однажды ночью мы наугад попали на Карпентеровское «Нападение на 13 участок». Пять минут — и я рад, что меня ожидает два часа стрельбы и крутых диалогов. Но проходит миг — и я вижу самый брутальный, самый бунтарский момент в американских фильмах, который тут же вышибает все это типа всезнание из меня и моих друзей. Вы же смотрели фильм, вы помните этот момент — маленькая девочка и фургончик с мороженым. «Я хочу ванильное».

Теперь, когда мне уже немало лет, я повидал, перечитал и прожил столько всего, что теперь меня непросто так вот ошарашить. Не то чтобы я такой непробиваемый боец, перечитавший всевозможные книжки, что продаются на автобусных остановках, который смиряет дрожь и скрывает чувства. Но факт есть факт — Пиккирилли вернул меня в темный переулок и сделал то, что не смогли сделать те малолетние бандиты из Восточного Л. А.

Я уже где-то писал, что считаю процесс писания, превращения слов в историю проявлением веры и дарением надежды. Но что если писатель решит рассказать о мире, в котором нет веры и надежды? В котором, по сути, нет ни логики, ни удовольствий, ни даже намека на спасение?

Вот почему я люблю читать нуар. Потому что от рациональности и разумности он лезет в самую грязь и борется с самым старым и жестоким ужасом мира — призрачностью смысла.

Пару лет назад к моему шурину попала пачка писем Чарли Мэнсона. Это больные, уродливые и бессмысленные тексты. Такие, которые пробегаешь, поеживаешься и откладываешь подальше. А потом моешь руки с мылом и ходишь, нервно напевая веселенькие шлягеры. В «Да сдохни блин уже» есть что-то общее с письмами Мэнсона. Пик, конечно, разумный и талантливый писатель, а Мэнсон — дикий психопат. Но и в письмах, и в рассказе есть одна и та же мощь. И то, и другое дает понять, что слова опасны, что смысл, который они несут, может изменить сознание. Изменить как угодно.

Будьте осторожны: «Да сдохни блин уже» — мрачное и жестокое путешествие. И вы знаете, что у вас нет иного выбора — лишь отправляться в путь. Так что готовься, читатель, и жми на газ. Обещаю, когда-нибудь ночью я зажгу свечку и за вас.

Джек О’Коннелл, автор WORD MADE FLESH и BOX 9

Часть первая

Совпадения только поначалу считаешь за совпадения, а потом просто понимаешь, что вселенная хочет тебя наебать всеми возможными способами.

Клей был уже целых два дня в дороге, когда его тормознули за выключенные поворотники. Он был где-то на севере штата Нью-Йорк, в паре миль от Винноронека, городишки, где у каждого есть двор на пол-акра, аккуратный заборчик и такая огромная купальня для птиц, что туда можно посадить вертолет.

Но до Саратоги он еще не добрался. Вокруг — ничего, кроме полей, садов, лугов и деревенских копов, сидящих в засаде за билбордами.

Кондишн гудел у коленей, бренчащий вентилятор охлаждал жар от лихорадки, но сочащаяся из живота жидкость уже начинала замерзать. Клей закусил язык, думая, почему он никогда не пытался свалить из Бруклина и поискать жизнь получше. Что же его держало, как вкопанного, в Хайтсе, хотя он мог просто посадить Кэт и Эдварда в машину и рвануть сюда, и каждую субботу кататься на фургонах с сеном, ухаживать за лужайкой, подстригать изгороди, а летом ходить по ягоды.

Звучало-то мило, но только до тех пор, пока он дерьмом не изошел бы от безумной скуки.

Клей не стал дожидаться в машине, пока коп подойдет.

Он со стоном наклонился, вытащил табельный револьвер из-под сиденья и убрал в карман. Яркий красочный иней на разорванной рубашке и обнаженном животе треснул и посыпался. Он застегнул куртку, зная, что предстоит разыграть какую-нибудь комедию, чтобы коп не пробил номера машины.

У него еще оставалось немного времени, может быть даже достаточно, чтобы успеть закончить дело. Он погладил Кэти по руке, дотронулся до маленького тату на запястье в виде бутона розы, отогнал мух. «Здесь хорошие места. Принюхаешься и почувствуешь, как в долине варят сидр. Мне кажется, нам бы здесь понравилось. Господи, Кэт, да тут вдоль дорог высажены дубы, будто это поместье какого богача!»