Да, это мой мужчина - [9]

— Будет достаточно, если я просто пожму ей эту самую руку, или мне стоит в благодарность вымыть ее и умастить благовониями… — Шеридану пришлось замолчать, потому что агент положил трубку.

О благодарности нечего было и думать. Что бы ни делал для этого Шеридан, у него все равно бы ничего не получилось. Вот и на следующий день добрая фея Джильда не появилась на встрече с прессой, к которой Шеридан так тщательно готовился. Господи, при одной мысли об общении с этими акулами пера актера пробивал холодный пот и вдоль позвоночника ползли мурашки, сердце было готово выскочить из груди. Однако под перекрестным допросом он забыл о своих страхах.

— Откуда вы приехали в Голливуд, мистер Уорд?

— Из Огайо. — Улыбка.

— Кто ваш отец?

Улыбка стала вдвое шире.

— Мой отец — храбрый и добрый человек, прошедший по жизни с гордо поднятой головой. Он посвятил лучшие годы своей жизни жене — моей матери.

— Сильно ли вы привязаны к своей матери?

Молниеносный взгляд искоса.

— Нет. Она постоянно выбивает ногой дробь, когда слушает музыку, но всегда невпопад и не в такт. Очень жаль, но это так.

— Чего вы ждете от Голливуда?

— Чтобы удержаться здесь на плаву, надо либо сняться в нужное время в нужном фильме или вовремя выскользнуть из неверно выбранной команды. В этом случае может помочь какая-нибудь таинственная болезнь, которой можно потом воспользоваться в целях рекламы. — Общий смех подсказал ему, что он находится на верном пути. «Давай, Шеридан, — подбадривал он себя. — Сейчас мы им покажем!»

— Что вы делаете, чтобы сохранять хорошую форму?

— Ем морковь. Она здорово повышает потенцию. — Язвительная усмешка.

— Кто вам это сказал?

— Никто. Но посмотрите на кроликов. — Шеридан озорно рассмеялся. Он купался в подобострастных взглядах газетчиков и прекрасно понимал в это время, как хорошо быть тираном, окруженным кучей прихлебателей, готовых громко расхохотаться от любой его самой пустой шутки. Как это здорово — ощущать себя умной и сильной личностью.

— У вас есть основополагающий жизненный девиз?

— Ха… Помоги себе сам, и Господу Богу нечего будет с тобой делать!

— Чем вы занимаетесь в свободное время?

— Шизофрения — лучшее средство от скуки.

Журналисты рассмеялись даже этому бреду! «Я становлюсь небесным властелином», — самодовольно подумал Шеридан.

— Вы экстраверт или интроверт?[1]

Сейчас надо повесить на лицо значительную и умную мину. Шеридан так и поступил. Теперь он стал воплощенной мудростью.

— Только идиоты могут думать, будто в шоу-бизнесе работают одни экстраверты. В нашем деле гораздо больше интровертов, очень робких и застенчивых людей, которые пользуются ролями, микрофонами и камерами, чтобы спрятаться за них. Сейчас даже появилась мода прикидываться застенчивым, чтобы создать себе ауру скромности и неосознанной неповторимости.

Одна из женщин захихикала. Еще один мужчина задумчиво вздохнул. Неплохо!

— Охотно ли вы вспоминаете о своем детстве?

— О да, особенно о чудесных зимних вечерах. — Надо придать глазам мечтательное выражение. — Катание на санках, игры в снежки, одинокий эксгибиционист в парке, на которого никто не обращал внимания…

Журналисты хохотали до слез. В этот момент Шеридан любил журналистов даже больше, чем незнакомую ему Джильду Лоуренс, чья рука внесла в список его имя.

— Как вы относитесь к порнографии, мистер Уорд?

Шеридан бросил неодобрительный взгляд на остроносую девицу, задавшую этот скользкий вопрос, и выдал на-гора неотразимую улыбку.

— Против порнографии выступают только те, кто знает, что их никогда не пригласят сняться для порнографического журнала.

Ответ понравился.

В конце пресс-конференции Шеридан с большим удовольствием, как средневековый кавалер, снял бы украшенную перьями шляпу и поклонился, шаркнув ножкой, но, поскольку шляпы с перьями у него не было, он ограничился улыбкой, долженствующей обозначать: «Я вас всех очень люблю». Поклонившись, актер покинул зал.

Два часа спустя Уорд, лучась счастьем, беседовал по телефону с Уильямом Дэвисом.

— Слышал, что вы были неотразимы, Шеридан.

— Я превзошел самого себя, Уильям. — Шеридан с хрустом потянулся. — После этой пресс-конференции я стану самым известным актером Голливуда.

— Вы и так популярны. У меня есть для вас заказ. — Агент закашлялся. — Я припас для вас предложение одной миллионерши. Вы должны будете обнаженным вылезти из торта.

— Это было бы просто восхитительно, если торт — шоколадный. — Уорд горестно вздохнул. — Но, поскольку меня ждет головокружительная карьера, я с превеликим сожалением вынужден отклонить ваше предложение…

3

Следующие две недели Шеридан посвятил занятиям спортом, явно показавшим ему, что его спортивная форма, которой он столь рьяно кичился, была не так уж безупречна, как ему хотелось. После напряженных тренировок он почувствовал под кожей множество болезненных мышц, о существовании которых и не подозревал. А ведь думалось, он так прекрасно сложен.

Еще хуже были уроки вокала и танца, где из Шеридана — с весьма слабой надеждой на успех — пытались сделать второго Джина Келли. Молодой актер недоумевал, зачем телевизионному Джеймсу Бонду нужно обязательно уметь петь и танцевать. Но сомнения сомнениями, а дело делом. Надо — значит, надо. Шеридан не жалел усилий, неуклюже сгибая ноги и выделывая в танцевальном классе немыслимые и сложнейшие па. От вокальных упражнений он в конце концов охрип. И на каждом шагу только и слышал имя Джильды Лоуренс. Джильда приказала то, Джильда велела это, Джильда хочет, Джильда посоветовала… Но сама эта достойная женщина ни разу не предстала пред ясные очи Шеридана. Естественно, любопытство актера распалилось до предела.