Да, был - [36]

Через час, на сорок первом километре от Альбаха, машина выскочила на широкую автомагистраль. Не вылезая из кабины, Русин прочитал надписи на указателе дорог: «До Берлина»… «До Дрездена»… «До Гамбурга»… Нечаев вопросительно смотрел на Русина.

— Поворачивай налево. Поедем на запад. Все ближе к границе, — сказал тот.

…На пустынной автомагистрали Нечаев развил бешеную скорость. Дорога пошла через леса. Небо потемнело, а затем начало постепенно светлеть. Одна за другой блекли звезды. Счетчик спидометра отщелкал двестидвадцатый километр.

Неожиданно мотор чихнул раз… другой и… заглох. Машина по инерции пробежала метров пятьдесят и стала.

— Все, бензин кончился, — буркнул Нечаев и вылез из кабины.

«БАБА-ЯГА»

Третьи сутки беглецы шли лесом. В мешке, захваченном Нечаевым, оказалось пятнадцать буханок эрзац-хлеба, килограмма два соли, жестяная банка с маргарином и несколько пригоршней чечевицы в бумажном кульке.

«С таким запасом долго не проживешь, — думал Русин. — Надо или не жалея хлеба идти как можно быстрее, или, довольствуясь малым рационом, в надежде на лучшее, шагать по мере сил».

— Как думаете, товарищи? — спросил Русин.

— А чего думать, — за всех отозвался Нечаев. — На хлеб не нажимать, а ног — не жалеть.

Русин вел товарищей по приметам, строго на запад. К исходу третьего дня лес поредел. Появились подлесок, пеньки, свежая порубка, одиночные следы колес крестьянских подвод, и наконец лес оборвался на обширной поляне, за которой виднелась черная лента асфальтированного шоссе. Далеко на горизонте, в легком мареве, маячили шпиль кирхи и пара заводских труб.

Притаившись в кустах, беглецы выжидали наступления темноты. Как только сгустились сумерки, пошли на запад. Километр за километром оставались позади. Изредка из ночной темноты доносились то гудок локомотива и вслед за ним громыхание железнодорожного состава, то далекий лай собак.

Близился рассвет. Беглецы подошли к широкому перекрестку. Русин остановился у столба с многочисленными стрелками, указывающими направление до ближайших городов и расстояние до них.

— Ну, братцы, — сказал он, — на севере — Бремен, на юге — Франкфурт-на-Майне… За спиной — Ганновер… На западе — Дуйсбург… Пора уходить в лес. Там посмотрим по карте, подумаем.

Беглецы расположились на глухой поляне в густом бору. Над картой склонились двенадцать голов. Одиннадцать пар глаз наблюдали за пальцем Русина, скользящем по карте с востока на запад.

— Ну как, Владимир Николаевич? — спросил Нечаев.

— Да так, — ответил Русин. — Мы в Тевтобургском лесу, отсюда до голландской границы сто двадцать — сто тридцать километров.

— Считай, все сто пятьдесят, — задумчиво сказал Старко. — С нашими ресурсами дней десять ходу, а там… там, как бабка на гуще нагадает. Как, по-твоему, дойдем?

Прежде чем ответить на вопрос, Русин вспомнил содержимое Нечаевского мешка. Две буханки зачерствевшего, подернувшегося плесенью хлеба, — по полкило на человека, — пригоршня соли, маргарин на донышке банки да чечевица, которую, из боязни разжечь костер, до сих пор не сварили.

Русин аккуратно сложил карту и, как некогда со своего наблюдательного пункта ставил задачу перед командирами взвода, сказал:

— С наступлением темноты выходим на дорогу Ганновер—Дуйсбург. Двигаемся по ней три километра, сворачиваем налево в лес и… на запад…

…Буковые деревья-великаны то непреодолимой стеной вставали на пути беглецов, то расступались и, окаймляя уютную полянку, словно приглашали отдохнуть под их сенью, а то шеренгами подтянутых солдат стояли вдоль запущенных просек. Высоко над землей толстые ветви переплетались и сквозь трепещущий туннельный свод с трудом пробивались солнечные лучи.

Путь беглецов пересекали многочисленные балки и овраги, поросшие кустарником.

Хлеб кончился. Последние кусочки, твердые как камень, помазанные тонким слоем маргарина, показались особо вкусными. Нечаев вытряхнул мешок:

— Чисто!

Лица беглецов вытянулись, помрачнели. И сразу же потяжелели обрезки труб в слабых руках, а ноги стали непослушными.

На пятые сутки, пренебрегая опасностью, беглецы разожгли костер на дне глубокого оврага и сварили чечевичную кашу. Русин с болью в сердце смотрел на осунувшиеся лица товарищей, поросшие щетиной. Еще день, два, и наиболее слабые начнут отставать. А ведь впереди столько трудностей.

На шестой день Русин, как всегда, шел впереди. Неожиданно он остановился, снял кепи и, чертыхнувшись, почесал за ухом. В ряду стройных молодых деревьев стояло неказистое, дуплистое дерево, сучковатый ствол которого напоминал фигуру сказочной «бабы-яги». Ее, эту «бабу-ягу», он видел вчера…

— Беда, ребята, — тоном провинившегося школьника сказал Русин. — Я заблудился…

…Двое последующих суток беглецы продолжали поход. Все чаще раздавался чей-либо возглас:

— А мы здесь проходили!

Когда зловещая «баба-яга» попалась беглецам в третий раз, Русин устало сел и, не глядя на товарищей, сказал:

— Группу поведет товарищ Белых. Он в тайге вырос.

— Чего там Белых? — угрюмо возразил Иберидзе.— Со всяким может случиться. Веди ты, Владимир Николаевич. За тобою шли…

Товарищи поддержали.

— Ясно, за тобой…

— Веди, как ведешь…