Да будет воля моя - [71]
— Неужели? — восклицает он и смеется. Однако тут же становится серьезным. — Просто я могу писать только на ней.
Тоска в его голосе трогает Дерию.
— У нее есть своя история или как?
— Конечно есть. Ты же знаешь эту пишущую машинку, она уже тогда стояла в моей комнате.
Она напряженно думает, стараясь вызвать в своих воспоминаниях его комнату. Угол, в котором стоял его письменный стол, скрыт в тумане. Она не видит ясной картины.
— Тогда у нас было немного денег, ты, конечно, еще это помнишь, и мне пришлось очень долго экономить, чтобы купить ее. Мне было двенадцать лет, и у меня еще были более романтические представления, чем в последующие годы. Я пообещал матери, что напечатаю свой первый роман на этой пишущей машинке. — Он опускает взгляд, и ей кажется, что то, что она угадывает в нем, называется стыдом. — К сожалению, перед этим ее постигла участь всех католиков.
— Участь всех католиков?
— Слишком много каялась, — говорит Якоб. — Надо признаваться во всех грехах и искупать их молитвами. После этого ей оставалось только лечь в гроб, забить его изнутри гвоздями и ожидать, пока она разложится.
Дерии нравится такая картина. Она не знает точно, что хочет этим сказать Якоб, но ей нравится: это звучит похоже на то, что, наверное, встречается чаще, чем можно подумать. Она решает записать и сохранить это. Для более умных времен.
— Меня до сегодняшнего дня мучает сожаление, — бормочет Якоб, словно он говорит больше сам с собой, со своей матерью или с Богом, чем с ней, — что я не успел вовремя закончить роман.
Неудивительно — на старой заедающей пишущей машинке.
Дерия не знает, как ему вообще удается что-то напечатать. Из-за каждого позже вставленного или вычеркнутого слова приходится перепечатывать всю страницу.
— Но зато у тебя, конечно, были сотни статей.
Он кивает:
— Ими можно было бы заполнить книги и энциклопедии.
— Твоя мать, конечно, гордилась бы тобой.
— Да, конечно.
Но это не одно и то же, и это она знает так же хорошо, как и он.
Они подходят к озеру и останавливаются, чтобы насладиться видом. Декабрьское солнце и ветер заставляют блестеть поверхность воды. В лазурной синеве неба уже лежит предчувствие скорого наступления холодов. На лугу рядом с озером целые семьи запускают воздушных змеев, а за деревьями, уже потерявшими все листья, видно несколько ярких цветных клякс. Это куртки детей, играющих на площадке. Оттуда тихо доносятся их крики и смех. Дерия склоняет голову на плечо Якоба.
Он обнимает ее, трогает шею, запускает пальцы под воротник ее пальто, и добирается до места, где сходятся шея и плечи.
Дерия чувствует себя тонкокожей и ранимой, но в первый раз за долгое время это не то ощущение, которое внушает ей тревогу. Этот момент такой мирный и прекрасный, что Дерия хочет остановить его, чтобы Якоб и она остались здесь навечно. Чтобы она всегда чувствовала себя хорошо и уверенно. Когда он целует ее, внутри все становится таким теплым и уютным и она разрешает себе подумать, что ее сердце, может быть, совсем не умерло. Может быть, оно просто очень долго и очень глубоко спало.
Они остаются в парке до тех пор, пока не начинает темнеть, а потом едут на трамвае к Дерии домой. Дерия четко знает, с какой целью. Время ожидания было достаточно долгим. Они попадают в час пик, вагон забит полностью, и они стоят в толпе вблизи двери. Каждые несколько метров водитель вынужден тормозить и кто-нибудь толкает Дерию в бок. И только теперь она вспоминает, что дома их ожидает только один узкий диван.
— Вот дерьмо, — тихо ругается она и знаком показывает Якобу, чтобы он нагнулся к ней, чтобы лучше понимать ее. — Мы можем поехать к тебе?
Якоб наклоняет голову:
— Почему? Что, твой второй любовник дома?
Как сладко он умеет имитировать ревность. Она хочет что-то сказать, но он смотрит на нее так проницательно, что ей не хватает слов. Диван оставляет ее равнодушной.
— Намного проще, — бормочет она, и в горле у нее начинает хрипеть. — У меня нет постели. После того дела с сердцем я выбросила матрац. Надеюсь, это тебя не смущает.
Он внимательно смотрит на нее, и на какой-то момент у нее возникает чувство, что он ей не верит. Затем он привлекает ее к себе:
— Мне не нужна кровать, я возьму тебя на полу или на столе. Где ты захочешь.
При мысли о том, как ее старый кухонный стол, заимствованный из громоздкого мусора, ломается под ними, она смеется, но Якоб остается серьезным:
— Я хочу к тебе.
Что-то в его голосе звучит такое, что ее становится то жарко, то холодно.
Ее сердце бьется мощными толчками, которые отдаются во всем теле, когда она наконец открывает дверь. Она нарушает свой обычный порядок — сначала проверить все помещения, а сегодня даже не уделяет внимания Одину. Она слишком долго освобождается от одежды и все же недостаточно долго. Якоб сначала вообще не раздевается, просто бросает свою куртку в угол, а его брюки сползают на пол и остаются на лодыжках, как путы. Тем лучше. В таком виде он не сможет убежать. Ничего нет такого, что подсказало бы ей, что он этого хочет. Все происходит так быстро, словно последние часы были сплошной борьбой за то, чтобы не потерять самообладание. Сначала получает оргазм она, а через мгновение — и он. После этого он расслабляется рядом с ней, прижимает ее лицо к своей груди и целует ее волосы.
