Д'Артаньян в Бастилии - [145]

— Зато на нас его уже обращают! Когда это дю Баллон и де Ла Фер были в задних рядах?!

— Итак — вперед!

— Вперед!

И г-н дю Баллон, сломавший на ходу ствол молодого деревца, чтобы превратить его в дубину, а также граф де Ла Фер, с обнаженной шпагой в руке, ринулись на отступающих испанцев, нанося удар в направлении, противоположном тому, где находился Арамис.

Глава шестьдесят вторая, в которой герцог Орлеанский убеждается, что его дело пропало, а кардинал — что д'Артаньян не участвует в заговоре

Герцог Орлеанский наблюдал за ходом сражения с небольшого холма. Горячий конь под ним гарцевал, всхрапывал при звуках выстрелов и рвался в бой. Но принц Гастон хладнокровно решил, что ему лучше оставаться вне досягаемости пуль и ядер королевских войск, и сдерживал своего ретивого скакуна.

Принц Гастон Орлеанский, младший брат короля Людовика XIII, всю жизнь мечтавший о престоле и не имевший смелости открыто его добиваться, оправившись от заговора, стоившего жизни Шале, снова возглавил партию противников кардинала. Принц в ту пору был еще очень молод, но уже успел принять участие в нескольких придворных заговорах и интригах, всякий раз после их провала оставаясь как бы ни при чем и отрекаясь от своих соратников. Так, несколько лет назад, он со своим неизменным хладнокровием, которое ему было нетрудно демонстрировать, сознавая, что Людовик XIII не допустит гибели единокровного брата, отрекся от Шале, окончившего жизнь на эшафоте. Принц Гастон с детства отличался большой гордостью, компенсировавшей ему недостатки воспитания, и как-то раз, еще будучи мальчиком, приказал бросить в канал в Фонтенбло придворного, который показался ему непочтительным. Из всего этого следует, что во главе мятежной армии стоял неважный предводитель.

Впрочем, после того, как принц Орлеанский был разбит королевскими войсками у горы Сент-Андре, а его потрепанная армия соединилась в Пезена с войском Монморанси, фактическим предводителем объединенных сил все считали последнего. Принц Гастон был знаменем мятежников, а душой мятежной армии стал мятежный губернатор Лангедока.

Сейчас он находился возле герцога Орлеанского, также верхом, в кирасе и с плюмажем из ярких перьев. Генрих Монморанси имел вид блестящий и воинственный, и вся армия охотно признавала в нем своего полководца. Под стать ему был и граф Море — третья по важности фигура в стане мятежной армии. Он командовал войсками, находясь в огне, принимал участие в кавалерийских сшибках и уже не раз сегодня обагрил свою шпагу неприятельской кровью.

— Пока все идет неплохо, не так ли? — обратился принц Гастон к герцогу.

— Да, разумеется, — рассеянно отвечал ему тот. Казалось, храбрец Монморанси думает не столько о происходящем сражении, сколько о чем-то своем.

— Что с вами, герцог? — спросил Гастон, подъезжая ближе. — Вас гнетут дурные предчувствия?

Герцог Орлеанский был неважным воином, но утонченным и наблюдательным аристократом и заметил то, чего не замечали лихо скачущие в атаку мимо своего военачальника лангедокские кавалеристы.

— Да, принц. Я вынужден признать, что это так.

— Но разве для этого есть какие-либо основания? Смотрите, даже королевские мушкетеры и те отступают с поля сражения.

— Не это меня беспокоит, ваше высочество. Сегодня ночью мне вспомнилась одна странная история. Она случилась со мной больше трех лет назад, и я было совсем уже забыл про нее.

— Расскажите мне ее, Генрих.

— Право, не стоит, ваше высочество, мне неловко, что я поддался минутной слабости.

— И все же!

— Хорошо, вот эта история. Как вы помните, в начале тысяча шестьсот двадцать девятого года мне и моему дяде, маркизу де Порту, был поручен сильный корпус и приказано было выступить в Виваре. Его величество же с семнадцатитысячным войском отправился в Савойю на помощь к герцогу Мантуанскому, который вел войну с герцогом Савойским и королем Испанским. Кардинал тогда сопровождал его величество.

Овладев Сузой и попутно подписав мир с Англией, королевские дружины также отправились в Виваре и подступили к стенам Прива. Наш корпус действовал успешно, и четвертого мая король изволил принимать нас с дядей, поздравив последнего со званием маршала. Мне тогда показалось, что королю хотелось обидеть меня, так как я не был удостоен никаких отличий, но я был искренне рад за дядю и не выказал никакого неудовольствия, что испортило настроение королю.

— Это так похоже на братца Людовика! — рассмеялся Гастон. — Продолжайте же, герцог.

— В ту же ночь, с четвертого на пятое мая, я спал в своей палатке, как вдруг был разбужен дядей. Он предстал передо мной бледный, со слезами на глазах и с головой, повязанной окровавленным платком. «Что случилось, дядюшка?» — воскликнул я, не понимая со сна, что передо мной не человек из плоти и крови, а призрак. «Я пришел напомнить тебе о разговоре, который когда-то был у нас с тобой, о жизни за гробом и о клятве, которую мы дали друг другу, чтобы тот из нас, кто умрет прежде, уведомил пережившего. Я сдержал слово. Я теперь всего лишь дух… Надеюсь на милосердие Господне, — прошептал призрак. — Но ты, ты мой бедный друг… До свидания! Через тысячу двести семьдесят два дня — вечность!» После этого он исчез. Я тотчас же разбудил слуг и послал в лагерь к маркизу де Порту. Вскоре посланные возвратились и доложили, что около восьми часов вечера дядя был ранен в голову выстрелом из мушкета и без четверти двенадцать скончался… Последние сутки этот случай не идет у меня из головы, ваше высочество, — закончил герцог Монморанси свой рассказ.